— Из вас получился бы отличный проповедник, мадемуазель! — сказала она, вставая и стараясь говорить безразличным и рассеянным тоном.— Я бы охотно дослушала вашу проповедь, но вынуждена отложить это удовольствие до другого раза; уже идут докладывать, что кушать подано. Вы обедаете с нами, сударыни?
Я тоже встала и ответила с негодованием:
— Нет, благодарю вас, сударыня; добавлю только два слова к моей, как вы сказали, проповеди. Моя мать, которая ничего себе не оставила, покинута своим сыном и вами и осуждена на крайнюю нищету; ей пришлось продать негодную мебель, которую вы ей отослали взамен ее собственной, оставшейся у вас. Вообразив, что ни вы, сударыня, ни ее сын не способны на черную неблагодарность, она уступила вам все права на свою долю наследства, выговорив себе лишь небольшую пенсию, в надежде на добросовестность своего сына и вашу; вы пригласили ее к себе, чтобы жить вместе, и обещали, что ее будут обслуживать, любить, уважать, как полагается. Вместо этого ее третируют, ее оскорбляют холодным пренебрежением, и даже слуги грубят ей. Вы принудили ее выехать из вашего дома и жить отдельно на ничтожную пенсию, которую вы к тому же вовремя не выплачиваете, не говоря уже о том, что на такую сумму прожить нельзя; сама по себе скудость этой пенсии говорит о доверии, которое моя мать к вам питала. Не ранее как вчера мы нашли в крайней нужде эту несчастную женщину, которая наказана за свою нежность к сыну и чьи интересы значат для вас так мало; я пришла сказать вам, сударыня, что она лишена самого необходимого, она не знает ни как жить, ни куда идти; теперь она больна, живет в жалком трактире, где занимает темную каморку, но и за это помещение она не может заплатить, и ее, почти умирающую, трактирщик собрался выбросить на улицу, если бы одна простая женщина, живущая по соседству, проходившая мимо и совершенно не знавшая, кто эта несчастная дама, не сжалилась над ней.
Я говорю «сжалилась» в самом прямом смысле слова, иначе не скажешь, надо называть вещи их именами. (Вы не можете представить себе, какое впечатление произвело на окружающих слово «сжалилась»; еще немного, и оно оскорбило бы их деликатный слух, показалось бы им чудовищным и безвкусным; но я постигла по какому-то наитию, что наилучший способ освободить это слово от низменного смысла и сделать его трогательным — это подчеркнуть его, поставить на нем ударение, не скрывая при этом, как мне самой тяжело и неловко его произнести)
И в самом деле, гости задвигались, зашептались, выражая всем своим видом недоуменное любопытство.
— Да, сударыня,— продолжала я,— вот в каком положении мы застали вашу свекроввь, когда пришли к ней вчера. Трактирщик уже собирался наложить арест на ее белье и платье, когда совершенно посторонняя женщина заплатила за нее из чистого человеколюбия, не имея никакого понятия, кто эта больная, и не рассчитывая, что деньги эти будут ей когда-либо возмещены.
Маркиза все еще в этом трактире, откуда мы не могли ее увезти, так как она очень слаба. Трактир находится в таком-то квартале, на такой-то улице, под такой-то вывеской. Сообразите все это, сударыня, посоветуйтесь с вашими друзьями; других судей между вами и вашей свекровью я бы не желала; подумайте, хватит ли у вас теперь мужества сказать, что вы не вмешиваетесь в ее дела. Моего брата нет, вот письмо, которое она ему написала, я взялась его передать и оставляю его здесь. Прощайте, сударыня.
В это время зазвонил колокол, призывавший мою подругу, монахиню, к молитве; она ушла, не закончив свою историю, отвлекшую меня от печальных мыслей; правда, история оказалась более длинной, чем предполагала сама рассказчица; конец ее я не премину вам доставить вместе с продолжением моего собственного рассказа.
ПРОДОЛЖЕНИЕ «МАРИАННЫ», КОТОРОЕ НАЧИНАЕТСЯ С ТОГО МЕСТА, ГДЕ БЫЛА ПРЕРВАНА ЕЕ ИСТОРИЯ, ЗАПИСАННАЯ ГОСПОДИНОМ ДЕ МАРИВО.
Письмо госпожи Риккобони господину Эмбло [18]
Книгоиздатели поистине странные люди! Неужели вы, господин Эмбло, в самом деле думаете, что я могу писать по заказу, когда вам придет охота меня напечатать? Вы говорите, что вас спрашивают, «работаю» ли я, вас «беспокоят», «мучают». Право, вам все это кажется — сами вы себя мучаете.
Нет, конечно, нет, мои письма еще не готовы [19], они только начаты. Напрасно вы торопите меня, я не хочу назначать срока: я боюсь нарушить слово и вместе с тем не хочу затруднять себя его выполнением; мое правило — не брать на себя обязательств.
Маленький рассказ об Эрнестине готов, это верно, отдаю его вам; я хотела отдать его другому издателю, да уж так и быть. А остальное... Ведь «Пчела» уже напечатана в газете, половина «Марианны» тоже вышла уже в свет [20], а еще письма Зельмаиды... Что вы будете делать с этими отрывками? Если вас спросят, чего ради я взялась продолжать повесть о Марианне, что вы ответите? Нужно ли объяснять всему свету, что своего рода пари заставило меня взяться за подражание слогу господина де Мариво в те времена, когда я сама еще ничего не написала? [21]Это просто салонная шутка, ребяческая выходка. Господин де Мариво знал об этом, половина продолжения была напечатана с его согласия, а вторая половина не появилась, оттого что газета прекратила свое существование.
При мягких манерах и образцовой учтивости вы на редкость упрямый человек; если вам так не терпится напечатать эти пустяки, я не буду возражать. Печатайте, господин Эмбло, что вам угодно, посылаю рукопись «Эрнестины»; мне немножко жаль давать ее в сопровождении этих отрывков, но в конце концов вручаю ее вам. Желаю всех благ и всяческого успеха.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Так как госпожа Риккобони получила множество анонимных писем с просьбой «продолжить» и «закончить» «Марианну» господина де Мариво, мы считаем своим долгом предуведомить читателей, что в ее намерения никогда не входило писать продолжение и заканчивать его труд. Ее письмо к издателю, помещенное в последнем издании, говорит о том, что продолжение «Марианны» было написано ею на пари. Покойный господин де Сен-Фуа [22]однажды на вечере у госпожи Риккобони заявил, что стиль господина де Мариво неподражаем. В доказательство противного ему стали приводить отрывки из «Усатой феи» [23]господина де Кребильона. Он на это рассердился, назвал «Фею» «болтуньей, говорящей много слов, но не понимающей духа господина де Мариво». Госпожа Риккобони слушала молча и не принимая никакого участия в споре. Оставшись одна, она прочла две или три части «Марианны», села за свой письменный стол и написала это продолжение. Через два дня она показала рукопись, не называя автора; ее прочли в присутствии господина де Сен-Фуа, который был крайне изумлен и решил, что рукопись выкрали у господина де Мариво. Он предложил напечатать ее, но госпожа Риккобони отказалась, боясь вызвать неудовольствие господина де Мариво. Через десять лет продолжение «Марианны» было напечатано в газете, редактор которой получил на это разрешение господина де Мариво. Мы рассказали об этом, чтобы люди, требующие продолжения «Марианны», больше не обращались за ним к госпоже Риккобони. Она сожалеет, что не в состоянии удовлетворить их просьбы, но никогда больше не будет продолжать сочинения ни господина де Мариво, ни какого-либо другого автора.
18
19
20
21
23