Вот наконец я готова, но оделась очень небрежно; я вышла и поспешила к карете. Дорогой я думала, что меня везут к госпоже де Миран. Оказалось — не к ней. Карета остановилась у дома господина де Клималя. Я узнала этот дом — вы, наверно, помните, что не так давно я была там.
Судите сами, как я поразилась! «Ну, все кончено! — думала я.— Теперь я погибла. Вижу, что произошло. Этот негодяй, этот ханжа и лицемер оправился и теперь решил отомстить мне. Жди, Марианна, всяческой клеветы и обвинений против тебя. Он все по-своему перевернет и выдумает; он слывет таким добродетельным, и что бы я ни делала, госпожа де Миран поверит лживым словам, которые он наговорит. Ах, боже мой, какой мерзкий человек!»
И в самом деле, разве не было у меня оснований бояться господина де Клималя? Угрозы, которыми он осыпал меня на прощание в доме госпожи Дютур; та сцена, что произошла между ним и мною у монаха, к которому я ходила жаловаться, когда господин де Клималь, защищаясь от моих обвинений, прибегнул к самому вероломному и наглому лицемерию; наша встреча в монастырской церкви; знаки дружеской приязни, коими у него на глазах почтила меня госпожа де Миран в ответ на мой поклон; страх, что я могу открыть (а возможно, уже и открыла) его недостойное поведение этой даме, с которой я, как он убедился, оказалась знакомой, все это да еще сегодняшняя поездка к нему в дом, куда меня привезли без всяких предупреждений, разве все это не предвещало какую-то опасность? Да и кто бы на моем месте не подумал, что мне грозит новое оскорбление с его стороны?
«Быть может, придется услышать от него, что я сама хотела его соблазнить, для того чтобы побудить его покровительствовать мне,— думала я.— Но он не говорил отцу Сен-Венсану,— он лишь обвинял меня в том, что я вообразила, будто он влюбился в меня, и этот добрый монах, перед которым мы оба предстали, не откажется выступить свидетелем в защиту бедной сироты, которой хотят причинить такую большую обиду». Вот как я рассуждала, когда очутилась во дворе господина де Клималя, и, выйдя из кареты, я вся дрожала, предвидя ужасную сцену, ожидавшую меня.
В дом вели две лестницы, и я спросила у какого-то лакея: «Куда идти?» — «Сюда, мадемуазель»,— ответил он, указывая на лестницу с правой стороны, а по ней в эту самую минуту быстро спускался Вальвиль.
Увидев его, я от изумления безотчетно остановилась, вглядываясь в его лицо, стараясь определить, с каким выражением он смотрит на меня.
Я нашла, что он печален, но, как мне казалось, в этой печали не было ничего дурного для меня, и подошел он ко мне с очень ласковым видом.
— Пойдемте, мадемуазель,— сказал он, подавая мне руку,— времени нельзя терять, дядя при смерти. Он ждет вас.
— Меня, сударь? — спросила я, вздохнув с облегчением.
Тон, которым говорил Вальвиль, приободрил меня, да и этот умирающий старик не казался мне таким уж опасным; неужели человек, прощаясь с жизнью, захочет обременить свою совесть преступлением? Это невероятно.
— Меня, сударь? — воскликнула я.— А почему он ждет меня? Что ему от меня надо?
— Мы об этом ничего не знаем,— ответил он.— Но нынче утром он спросил у матушки, знает ли она лично ту молодую особу, с которой на днях поздоровалась в монастырской церкви; матушка ответила, что знает, и даже вкратце рассказала, как вы с ней познакомились в этом монастыре, и не скрыла от него, что она сама поместила вас туда. На это он сказал: «Значит, вы можете вызвать ее? Прошу вас послать за ней. Я должен увидеться с ней, мне надо кое-что открыть ей перед смертью».
Матушка тотчас написала настоятельнице, чтобы она разрешила вам отлучиться. Вот и все, что мы можем вам сказать.
— Увы! Желание господина де Клималя увидеться со мной сперва испугало меня,— ответила я.— Дорогой я думала, что тут кроется злой умысел с его стороны.
— Вы ошиблись,— возразил Вальвиль,— так, по крайней мере, мне кажется. По-видимому, у него нет никаких дурных намерений.
За этим коротким разговором мы поднялись по лестнице.
— Матушка пожелала, чтобы я вас обо всем предупредил, прежде чем вы увидите господина де Клималя,— добавил он.
И тут мы подошли к дверям спальни. Я вам уже говорила, что я несколько оправилась, но у порога этой спальни, в которую мне должно было войти, меня вновь охватило волнение.
Мне тяжело было показаться человеку, который, по моему мнению, не мог не чувствовать себя униженным при виде меня. Я думала также, что я молода и здорова, а он — умирающий старик.
Я говорю «старик» и прекрасно знаю, что в этом нет ничего нового; но человеку, умирающему в возрасте де Клималя, можно дать сто лет; а ведь этот столетний старик еще так недавно объяснялся мне в любви, пытался убедить меня, что он стар только в сравнении со мною, ибо я уж очень молода; и сейчас, когда он так одряхлел и так безобразен, просто страшно, что, увидев меня, он все это вспомнит. Да разве это все? Нет. Я была добродетельна с ним, а он вел себя со мною подло. Видите, сколько у меня было преимуществ перед ним? Вот о чем я думала в душевном смятении, и мне становилось стыдно, что моя юность, моя невинность и цветущее здоровье могут показаться оскорбительными этому пристыженному и умирающему грешнику. Судьба слишком сильно отомстила ему за меня, и мне даже стало совестно.
Первым я заметила, однако, не его, а отца Сен-Венсана, склонившегося к изголовью постели; ниже его, спиною ко мне, сидела госпожа де Миран.
При этом зрелище, особенно при виде отца Сен-Венсана, которого я сразу заметила, так же как и он меня, я уже не смела считать себя в безопасности от всяких обид и снова встревожилась: ведь если даже господин де Клималь умирает, зачем тут находится этот монах? Зачем понадобилось, чтобы и я пришла при нем?
Кстати, надо мимоходом сказать несколько слов об этом монахе, о коем я ничего не говорила с тех пор, как описывала свое посещение его в монастыре; как вы знаете, он обещал приискать мне какое-нибудь место и прийти завтра утром к госпоже Дютур сообщить, что ему удалось сделать; через два-три дня после моей встречи с госпожой де Миран я написала ему, известила о моем приключении и о том, где я нахожусь, и просила его оказать мне милость навестить меня; на это он ответил, что зайдет непременно.
Я была, повторяю, просто ошеломлена, увидев его, и не предполагала ничего доброго в тех причинах, по которым его призвали сюда.
Отец же Сен-Венсан, поскольку я не сообщила ему в письме имя моей благодетельницы, а господин де Клималь еще ничего не сказал ему о своем намерении, не знал, что и думать, узрев меня в кругу этого семейства, в этой комнате, куда, как он видел, привел меня Вальвиль, теперь державшийся в стороне, как будто он желал из почтения к дяде скрыть от него, что мы явились вместе.
— Кто там? — спросил больной, услышав наши шаги.
— Та молодая особа, которую вы пожелали увидеть, брат,— ответила госпожа де Миран.— Подойдите, Марианна,— тотчас добавила она.
При этих словах я задрожала всем телом, однако подошла, опустив глаза; я не осмеливалась поднять их и посмотреть на умирающего: я не знала бы, казалось мне, как держаться, если взгляну на него, и вот я старалась оттянуть это мгновение.
— Ах, это вы, мадемуазель,— сказал он слабым, прерывающимся голосом.— Я очень вам благодарен, что вы пришли. Прошу вас, присядьте.
Я села и, опустив глаза, по-прежнему молчала. Пока что я видела только его кровать, но через секунду попробовала посмотреть повыше, а потом еще немного выше, и так постепенно, постепенно взгляд мой дошел до середины его лица, а затем я увидела и все лицо. Но я тотчас потупила взор, мне стало страшно, как бы больной не заметил, что я его разглядываю, и не был этим уязвлен. Но, во всяком случае, верно, что в выражении его лица я не уловила дурного умысла против меня.
— А где мой племянник? — сказал еще господин де Клималь.
— Я тут, дядюшка,— ответил Вальвиль и скромно выступил вперед.
— Не уходи,— промолвил умирающий.— И вы тоже, отец мой,— добавил он, обращаясь к монаху,— побудьте со мной, пожалуйста.