Вот какое прекрасное путешествие мы совершили, не правда ли? Сестра священника пришла в такое огорчение, что даже заболела и слегла в той гостинице, где мы поселились. Увы! Горевала она так из-за меня: рухнули ее надежды, что это наследство даст ей возможность обеспечить меня; к тому же бесполезное путешествие исчерпало ее средства — деньги, привезенные ею с собой, растаяли; у брата ее, кроме прихода, ничего не было, и ему оказалось бы очень трудно прислать ей денег. И в довершение бед она заболела. Вот несчастье!
Я слышала, как она горестно вздыхала; никогда еще моя дорогая воспитательница так не любила меня, ибо она видела, что меня надо еще больше жалеть, чем прежде; а я старалась ее утешить, осыпала ее ласками, очень искренними, так как была полна любви к ней: душа у меня была тоньше и более глубока, чем ум, хотя и ум был развит достаточно.
Вы, конечно, понимаете, что больная поведала брату о нашей беде, а так как в жизни человека бывает полоса, когда несчастья с яростью обрушиваются на него (иначе и не скажешь), то вот через полтора месяца после нашего отъезда, в тот день, как этот почтенный кюре отправился навестить своих собратьев, с ним произошел несчастный случай: он упал, что нередко бывает опасно в пожилом возрасте, и с тех пор не мог оправиться, лежал прикованный к постели; тут еще пришли горестные вести от его сестры, и он совсем занемог, даже вынужден был просить, чтобы ему назначили преемника, а недуг этот отразился на его душевном и телесном состоянии. Однако он еще успел послать нам несколько денег, а после того нельзя уже было и числить его среди живых.
Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая об этих событиях; право же, судьба несправедлива к добродетельным людям, ибо в земной нашей жизни они знают только страдания.
На выздоровление сестры почти уже не было надежды, а тут мы узнали о плачевном состоянии брата. При чтении письма, содержавшего это известие, она вскрикнула и лишилась чувств.
Вся в слезах, я звала на помощь, она же, очнувшись, не проронила ни единой слезинки. С тех пор я видела в ней лишь мужественное смирение; сердце моей воспитательницы стало тверже, в нем была теперь не прежняя ее вечно беспокойная нежность ко мне, а глубокая любовь добродетельной души, с доверием вручавшей участь мою вседержителю.
Когда обморок ее прошел и мы остались одни, она велела мне подойти к ней ближе, потому что ей надо поговорить со мной. Позвольте мне, дорогой друг, передать часть ее речей; воспоминание о них мне дорого доныне, и ведь то были последние ее слова.
— Марианна,— сказала она мне,— у меня больше нет брата; хотя он еще не скончался, но и для вас и для меня его как бы уже нет в живых. Чувствую также, что скоро вы потеряете и меня; на то божья воля, и, как бы ни было печально ваше положение, меня утешает вера, что вы останетесь под покровом господа, и это ценнее моих забот. Может быть, я протяну еще какое-то время, может быть, умру при первом приступе слабости. (Как верно она угадала!) Я не решусь передать вам деньги, оставшиеся у меня: вы слишком молоды и вас могут обмануть; я хочу вручить их тому монаху, который навещает меня; я попрошу его благоразумно распорядиться ими для ваших нужд; он наш сосед; если он не придет сегодня, вы сходите за ним завтра, и я поговорю с ним. Вот единственная предосторожность, которую мне остается принять ради вас. А теперь я хочу сказать вам одно: будьте всегда целомудренны. Я воспитала вас в любви к добродетели; если вы сохраните эту основу вашего воспитания, помните, Марианна, вам достанется в наследство величайшее сокровище; ведь с ним будет богата ваша душа. Правда, дитя мое, это не помешает вам остаться бедной в смысле материальном, и, быть может, вам придется трудно в жизни; но возможно также, что господь еще и на этом свете вознаградит вас за ваше благоразумие. Добродетельные люди встречаются редко, но не редкость встретить людей, почитающих добродетель; тем более что в жизни найдется множество обстоятельств, когда она бывает совершенно необходима. Например, жениться мужчины хотят только на честной девушке. Она бедна? Что ж, человек нисколько не опозорит себя, взяв ее замуж. А если у нее есть богатство, но нет добродетели, женитьба на ней — бесчестье; и мужчины всегда будут держаться такого мнения, это сильнее их, дочь моя, а потому вы когда-нибудь займете подобающее вам место; к тому же добродетель так сладостна, так утешительна для сердца тех, кто служит ей. И если даже они навсегда останутся неимущими, бедность их длится недолгий срок,— ведь жизнь коротка! Мужчины, больше всех насмехающиеся над тем, что они называют благоразумием, однако ж весьма дерзко обходятся с соблазненной ими женщиной, они приобретают право нагло держать себя с нею и наказывают ее таким образом за распутство, чувствуя, как она беспомощна, безоружна перед ними, как унижена утратой добродетели, над которой они насмехались; а право же, призови женщина на помощь рассудок, она не знала бы подобных мучений. Ведь подумать только, кто согласился бы избавиться от нужды ценою подлости?
Тут вошел кто-то из живущих в доме и прервал больную. Быть может, вам любопытно знать, что я отвечала ей. Ничего. У меня не было на это сил. Ее речи и мысли мои о грозящей ей смерти потрясли меня, я прильнула к ее руке и без конца осыпала ее поцелуями. Вот и весь мой ответ. Но я ничего не упускала из ее наставлений, и они так запомнились мне, что я передаю их вам почти дословно, ибо они глубоко запали мне в душу; и то сказать, ведь мне было по меньшей мере пятнадцать с половиной лет, и у меня уже доставало ума, чтобы понимать эти назидания.
Перейдем теперь к тому, как я применила их в жизни. О скольких безумствах мне придется вскоре рассказать вам! Ужели всегда мы становимся благоразумны лишь в ту пору жизни, когда благоразумие перестает быть заслугой! Что означает выражение: «Он уже вошел в разум», которое мы употребляем, говоря о ком-нибудь? Неверное выражение. В юности мы относимся к разуму, словно к прекрасной драгоценности, на которую мы часто смотрим, которую ценим, но никогда ею не пользуемся. Простите мне мои маленькие рассуждения, я и впредь мимоходом буду делиться ими — ведь своими слабостями я заслужила право порассуждать о них. Двинемся, однако, дальше. До сих пор я жила на чужом попечении, а теперь мне надлежало самой содержать себя.
Сестра священника сказала мне, что она боится умереть при первом приступе сердечной слабости,—и это были пророческие слова. Я не легла спать в эту ночь, я бодрствовала у постели больной. Она довольно спокойно спала до двух часов ночи, а тогда я услышала, что она стонет, я подбежала, заговорила с ней, она уже не в состоянии была ответить. Она лишь сжимала мне легонько руку, и на ее лицо уже легла тень смерти.
Ужас овладел мною. Как страшна была уверенность, что я потеряю ее; у меня помутился разум: никогда в жизни я не переживала столь страшной минуты; мне казалось, что весь мир обратился в пустыню и я осталась в ней одна. Я поняла, как я люблю ее и как она меня любила; все это столь живо обрисовалось в моем сердце, что образ этот привел меня в отчаяние.
Боже мой! Сколько горя может вместить человеческая душа, до какой степени доходит наша чувствительность! И когда я думаю о своей жизни, меня, признаться, больше всего удручают воспоминания о пережитых утратах — из-за них-то и развилась во мне склонность к уединению, в котором я живу теперь.
Я совсем не умею философствовать и нисколько этим не огорчаюсь, так как полагаю, что разглагольствования ни к чему не приводят; люди, чьи рассуждения о высоких предметах я слышала, конечно, очень умны; но мне кажется, что в иных вопросах они похожи на разносчиков новостей, которые сами сочиняют новости, когда таковых не имеют, или подправляют услышанные вести, если те им не нравятся. Я, со своей стороны, полагаю, что лишь чувство может подать нам сколько-нибудь верные вести о том, что творится в нас,— право, не следует слишком доверяться уму, который обо всем судит по-своему, ибо он великий выдумщик.
Но поспешим вернуться к нашему повествованию; мне очень стыдно за свое рассуждение, записанное здесь, а вместе с тем я горжусь, что оно пришло мне на ум; вот увидите, я еще войду во вкус,— ведь во всем, как говорится, труден только первый шаг. Да и почему бы мне, право, не заняться размышлениями? Только потому, что я женщина и ничего не знаю? Здравым смыслом могут обладать оба пола; я не собираюсь никого поучать; мне уже за пятьдесят; а один почтенный и весьма ученый человек недавно говорил мне, что хоть я ничего не знаю, а все же я не более невежественна, чем те, кто знает больше моего. Да, да, так сказал первостепенный ученый [8]; люди весьма гордятся своими познаниями в науках, но все же бывают минуты, когда истина вырывается у них из сердца и когда они так устают от своего высокомерия, что охотно расстаются с ним, желая подышать свободно, как дышат самые обыкновенные невежды: у них становится легче на душе; а мне ужасно хотелось сказать хоть немного, что я думаю о них.
8