Тут слезы хлынули у меня из глаз, и я не могла продолжать.
Вальвиль, который несколько раз безуспешно порывался сказать что-то, вдруг встал с места в большом волнении и вышел вон из гостиной; никто не удерживал его, никто не спросил, почему он уходит.
Госпожа де Миран сидела неподвижно, словно каменная. Госпожа Дорсен не поднимала глаз, с печальным и задумчивым видом. Мадемуазель Вартон, с тревогой ожидая, что я еще скажу, изо всех сил старалась сохранять спокойствие и ничем себя не выдать; все мы, по разным причинам, не могли вымолвить ни слова.
А я, обессилев после долгой речи, горько плакала, уткнувшись лицом в колени госпожи де Миран.
Обе дамы долго молчали после ухода Вальвиля. Наконец госпожа де Миран проговорила с горестным изумлением:
— Дитя мое, так он больше не любит тебя?
Я ответила ей потоками слез. Она и сама заплакала. Госпожа Дорсен не осталась безучастной; волнение ее было чрезвычайно. Я слышала, как мадемуазель Вартон тоже слегка вздохнула: раз вокруг плачут, нельзя же не разделить общую печаль. И снова воцарилось молчание.
Госпожа де Миран заливалась слезами, крепко сжимая меня в объятиях. Это растрогало и взволновало меня, так что всхлипывания мои перешли в отчаянные рыдания, и я бросилась в кресло.
— Полно, полно, успокойся, детка,— сказала мне госпожа де Миран,— у тебя остается мать, разве она совсем не идет в счет?
— Ах, о ней я больше всего горюю! — ответила я прерывающимся от рыданий голосом.
— Зачем же о ней горевать? — продолжала она.— Теперь она твоя мать еще больше, чем до сих пор.
— А я,— подхватила госпожа Дорсен со слезами на глазах, но твердым голосом,— ваш друг, и в тысячу раз больше, чем прежде. По правде сказать, сударыня, мне жаль не ее, а господина де Вальвиля, он понес невозместимую утрату.
— Конечно,— сказала госпожа де Миран,— он навеки потерял мое уважение. Но скажи, Марианна, как ты узнала, что он полюбил другую? — продолжала она.— Кто тебе сказал об этом, если не он сам? Знает ли кто-нибудь особу, ради которой он нарушил свое слово? Кто она, что оказалась достойной его предпочтения? Может ли она выдержать сравнение с тобой? Чем она надеется его удержать? Скажи, тебе известно, кто она?
— Это вы узнаете позже, матушка; ведь придется же ему в конце концов открыть вам, кто она,— ответила я,— и не требуйте, умоляю вас, дальнейших объяснений.
— Мадемуазель,— обратилась она тогда к моей сопернице,— вы дружите с моей дочерью; не сомневаюсь, что вы осведомлены обо всем, она безусловно поделилась с вами своей тайной; не заблуждается ли она? Действительно ли у моего сына новое увлечение? Я несколько раз посылала Вальвиля в монастырь; не там ли он познакомился с этой особой?
Мадемуазель Вартон надо было быть много старше и много опытнее, чтобы встретить во всеоружии подобный вопрос. Она не выдержала испытания и так густо покраснела, что обеим дамам сразу открылась истина.
— Я все поняла, мадемуазель,— сказала ей госпожа де Миран,— вы, конечно, очень милы; но после того, что случилось с моей дочерью Марианной, не советую вам слишком полагаться на любовь моего сына.
— Я не ожидала от вас, сударыня, ни этого сравнения, ни подобного совета,— ответила мадемуазель Вартон, которой уязвленная гордость вернула самообладание.— Что касается любви вашего сына, то в данных обстоятельствах я считаю ее оскорбительной для себя; мне казалось, что и вы будете о ней такого же мнения. Однако, сударыня, уже поздно; мне пора вернуться в монастырь, будьте так добры, прикажите доставить меня туда.
— Вы можете не сомневаться, мадемуазель, что я провожу и доставлю вас сама,— ответила госпожа де Миран. Затем, обратившись к госпоже Дорсен, она добавила: — Пожалуйста, не торопитесь уезжать, сейчас я велю заложить карету и вернусь через каких-нибудь четверть часа, надеюсь, я застану вас здесь с Марианной.
— Охотно,— согласилась госпожа Дорсен. Но я была другого мнения.
— Матушка,— сказала я еще слабым голосом,— для меня нет ничего приятнее вашего общества; это самое большое мое счастье, и другого мне не нужно. Но подумайте, вечером вернется господин де Вальвиль, и я снова увижу его; если вы не хотите, чтобы я умерла, не подвергайте меня такому испытанию хотя бы сегодня. Вы сами раскаетесь, что оставили меня в своем доме, это не сулит вам ничего, кроме огорчений. Я знаю, матушка, как вы меня любите, и хочу оградить вашу нежность, оберечь ваше доброе сердце; поверьте, я правду говорю, иначе разве стала бы я отказываться от вашего общества — единственного моего прибежища в тяжелую минуту. Но когда господин де Вальвиль примет окончательное решение, когда он будет женат, для меня не останется иного счастья, как быть подле моей матушки.
— Я с ней согласна, рана еще слишком свежа,— сказала госпожа Дорсен, между тем как госпожа де Миран вытирала слезы,— она права: отвезем ее лучше в монастырь.
Госпожа де Миран сейчас же распорядилась подать карету, и несколько минут спустя мы поехали.
Думаю, никогда еще четыре человека, собравшись вместе, не составляли такую грустную и молчаливую компанию, как мы. Хотя от дома моей матушки до монастыря путь был не малый, мы за все время едва ли произнесли три слова; и в самом деле, мадемуазель Вартон и я оказались в таком положении, которое не располагало к оживленной беседе; во всю дорогу только и было живого, что взгляды, которые бросала на меня госпожа де Миран, а я отвечала ей тем же.
Наконец мы прибыли; соперница моя вышла первая, мы с госпожой де Миран последовали за ней; госпожа Дорсен. расцеловав меня со слезами на глазах и заверив в своем нежном расположении и дружбе, осталась в карете.
Мадемуазель Вартон, которой не терпелось распрощаться с нами, позвонила и холодно, с подчеркнутой вежливостью поблагодарила мою матушку; дверь отворилась, она вошла.
Тогда я бросилась в объятия госпожи де Миран, не в силах выговорить ни слова
— Не надо плакать на виду у всех,— шепнула она мне,— я сама едва сдерживаю слезы. Прощай и помни, что ты моя дочка и твое место навеки в моем сердце. Завтра я к тебе приеду.
Все это она проговорила с убитым видом, и мы расстались. Чтобы дать вам полный отчет о состоянии моей души, должна сказать, что я возвращалась в монастырь скорее растроганная, чем удрученная.
И не удивительно. Я оставила госпожу де Миран в печали; госпожа Дорсен, прощаясь со мной, уронила слезу: мой неверный жених сам был потрясен — достаточно было видеть, как он вышел из гостиной. Судьба моя тревожила три сердца, которые я любила, которыми я дорожила больше всего на свете, и их тревога была для меня драгоценна. Они страдали за меня — значит, я уж не так жалка; есть на свете кому за меня вступиться; и нельзя безнаказанно заставить меня проливать слезы; нашлись души, настолько дорожившие моей душой, что их печалила моя печаль, и они корили себя за то, что причинили мне страдание Подобные мысли так утешают нас! Мне даже кажется, что я плакала не столько от горя, сколько от умиления.