Он обращается к богу с отчаянными призывами:
Если он жаждал смерти, то потому, что видел в ней конец этому безумному рабству. С какою завистью говорит он о тех, кто умерли:
Умереть! Не существовать! Не быть собою! Избавиться от тирании вещей! Избегнуть галлюцинации самого себя!
Я слышу, как этот трагический крик испускается скорбным лицом, беспокойные глаза которого продолжают еще смотреть на нас в Капитолийском музее[42].
Он был среднего роста, широкоплеч, коренаст и мускулист. Тело у него искривилось от работы; он ходил, подняв голову кверху, выгнув спину, выставив живот. Таким мы видим его на портрете Франсишко да Оланда: стоя, в профиль, на плечах широкий плащ, на голове матерчатое покрывало, на это покрывало глубоко нахлобучена большая шляпа из черного фетра[43]. У него круглый череп, квадратный лоб, выдвинувшийся над глазами, изборожденный морщинами. Глаза, маленькие[44], печальные и острые, были рогового цвета, изменчивые и испещренные желтоватыми и голубоватыми пятнами. Нос, прямой и широкий, с горбинкой посредине, был раздроблен ударом кулака Торриджани[45]. Глубокие складки шли от ноздрей к краю губ. Рот тонкий, нижняя губа несколько выдается. Тощие баки и бородка фавна, острая, негустая, в четыре — пять пальцев шириною, обрамляли впалые щеки с выступающими скулами.
Доминирующие черты физиономии: печаль и неуверенность. Это характерное лицо времени Тассо, изглоданное сомнениями. Пронзительные глаза вызывают сострадание, взывают к нему.
Не поскупимся на сострадание. Отдадим ему эту любовь, к которой он стремился всю свою жизнь и в которой ему было отказано. Он испытал величайшие несчастия, какие могут выпасть на долю человека. Он видел свою родину обращенною в рабство. Он видел Италию на века отданною варварам. Он видел, как умирала свобода. Он видел, как один за другим исчезали все, кого он любил. Он видел, как один за другим угасали все светочи искусства.
Он остался один, последним в наступающем мраке. И на пороге смерти, когда он оборачивался назад, он не имел даже утешения сказать, что совершил все, что должен был, что был в состоянии совершить. Жизнь ему казалась потраченной даром. И она была, совершенно напрасно, лишена радости. Он принес ее © жертву, совершенно напрасно, идолу искусства[46].
Чудовищный труд, на который он себя обрек на протяжении девяноста лет своей жизни, без единого дня отдыха, без единого дня настоящей жизни, даже не послужил ему для того, чтобы довести до конца хотя бы один из его великих замыслов. Ни одно из его великих произведений— из тех, которыми он наиболее дорожил, — не было закончено. По иронии судьбы, этому скульптору[47]удалось довести до конца только свои живописные работы, за которые он брался против воли. Из его больших работ, то вызывавших в нем горделивые надежды, то при чинивших «ему мучения, одни (картон «Пизанская война», бронзовая статуя Юлия II) были уничтожены при его жизни, другие (гробница Юлия II, капелла Медичи) потерпели жалкое крушение: карикатура на его замысел.
Скульптор Гиберти рассказывает в своих «Комментариях» историю бедного немецкого золотых дел мастера при герцоге Анжуйском, «который равен был древним ваятелям Греции» и который в конце своей жизни видел, как уничтожено было произведение, которому он посвятил всю свою жизнь. «Он увидел тогда, что все труды его были напрасны; и, бросившись на колени, он воскликнул: — Господи, владыка неба и земли, создатель всех вещей, не дай. мне уклониться с пути и последовать за кем‑либо, кроме тебя; смилуйся надо мною! — Затем он роздал все, что имел, бедным и удалился в обитель, где, и умер…»
42
Описание, которое я даю дальше, основывается на различных портретах Микеланджело: особенно на портрете Джакопо дель Конто (1 544—1 545), находящемся в Уффициях и которого ослабленное повторение дал Марчелло Венусти (Капитолийский музей), на гравюре Франсишко да Оланда, датированной 1538—1539 гг., на гравюре Джулио Бонасони 1546 г. и на описании Кондиви, сделанном в 1553 г. Ученик и друг Микеланджело, Данииле да Вольтерра, после его смерти сделал его бюст. Леоне Леони в 1 561 г. выгравировал медаль с его изображением.
Необычайное открытие сделал Франческо Ла Кава, нашедший лицо Микеланджело в его «Страшном суде». Четыре столетия народы проходили мимо, не замечая его. Но тот, кто раз его видел, не сможет его забыть. Микеланджело возымел дикую мывль, в которой сказалось его мрачное галлюцинирующее воображение, изобразить себя на окровавленной коже, которой потрясает св. Варфоломей. (Francesco La Cava: il volto di Michelangelo scoperto nel Giudizio Finale: un dramma psicologico in un ritratto simbolico. — Bologna, Zanichelli, 1925.)
43
Таким его видели люди, вскрывшие его гроб в 1564 г., когда его тело было перевезено из Рима во Флоренцию. Он казался спящим в своей фетровой шляпе на голове, обутый в сапоги со шпорами.
46
…И страстное воображенье, Что идол из искусства мне воздвигло…
(Стихотворения, CXLVII. — Между 1555 и 1556 гг.)
47
Он сам себя называл «скульптором», а не «живописцем». «Сегодня, — пишет он 10 марта 1508 г., — я, Микеланджело, скульптор, приступил к росписи капеллы (Сикстинской)». «Это не мое ремесло, — пишет он через год, — я бесполезно трачу время». (27 января 1 509 г.) Своего мнения на этот счет он никогда не менял.