При моем появлении Сергеев докладывает командующему:
– Товарищ генерал-полковник, назначенный ответственным за вашу доставку на плацдарм командир разведроты дивизии старший лейтенант Федотов.
Оба генерала поворачиваются ко мне. Я делаю шаг навстречу командующему:
– Товарищ генерал-полковник,- вскинув руку к каске, в свою очередь, докладываю я,- плавсредства и экипажи трех амфибий к переправе подготовлены!
Командующий пристально и неулыбчиво рассматривает меня, вглядывается в мое лицо. Очень внимательно рассматривает меня и командир корпуса.
Мне потом объяснили расчет Фролова: у командующего армией сын был командиром взвода в соседней дивизии, и Астапыч полагал, что оттого командующий будет относиться ко мне по-отечески и, во всяком случае, лучше, чем к зрелых лет майору или капитану.
– С какого времени в действующей армии? – спрашивает командующий.
– С июня сорок третьего года.
Сергеев, очевидно, почувствовал, что я не произвожу впечатления на командующего, и тут же вступается:
– Один из лучших офицеров… Ветеран дивизии… Боевой офицер. Имеет большой опыт форсирования. Наш главный перевозчик. Переправиться через Одер ему всё равно что два пальца… обмочить,- заверяет он. При этом для большей ясности он поднимает руку к низу гимнастёрки, хотя и так всё ясно. Он бросает на меня быстрый выразительный взгляд, и я вмиг вспоминаю его инструктаж и соображаю: очевидно, он не сумел ясно доложить, почему целесообразнее отсрочить переправу, и потому это должен сделать сейчас я. И я снова вскидываю руку к каске.
– Товарищ генерал-полковник, разрешите обратиться… Разрешите доложить… Волна четыре балла… Сильный дождь, видимости никакой – нулевая… В таких условиях амфибии не работают… Разрешите… – сам понимаю: жалко всё это у меня звучит.
– Короче!!! – властно приказывает командующий.
Как настоящий офицер, я не должен подводить начальников и, как настоящий офицер, я должен принять удар на себя.
– Разрешите отложить переправу до рассвета или вызвать буксирные катера… Они с минуты на минуту должны подойти.
Я осекаюсь: генерал-полковник меняется в лице и переводит яростный взгляд на Сергеева.
– Вы что, сговорились?! – выкрикивает он, и я понимаю, что попал впросак: Сергеев и сам всё ему объяснил.
– Никак нет! – тянется перед ним Сергеев.
– Перестаньте вилять! Докладываете, что для переправы готовы, и тут же просите отложить всё до рассвета. Вы не выполнили мой приказ! Сейчас я вам приказываю – перестаньте крутить ж…й! Вы – как хорошая проститутка: вас на одном месте не используешь! Я вынужден объявить вам неполное служебное соответствие… Иван Антонович! – повернулся командующий к командиру корпуса и уже полушепотом продолжал: – В течение десяти дней представьте мне аттестацию на подполковника Сергеева с вашим заключением о возможности его использования в занимаемой должности. Я лично убедился – не соответствует.
– Разрешите… Я думал… как лучше… – заверяет Сергеев.
– Я не могу ждать до рассвета! К десяти утра я обязан вернуться! И на плацдарме надо быть не позже, чем через час! Ясно?! Вы-пал-нять!..
– Так точно! – Сергеев прикоснулся к козырьку. – Разрешите идти?
– Да. Поехали!
Подполковник, четко повернувшись, отошел, печатая шаг. Командующий, семеня мелкими шажками, не скрывая предельного раздражения, направился вместе с командиром корпуса за ним.
5. Переправа через Одер на исходный берег
При переправе на исходный берег на КП дивизии по закону подлости всё лепилось одно к одному.
– Надо ехать, а вас нет! – говорю я водителю амфибии.
– Огоньку не найдется, лейтенант? Куда ехать? – вполголоса возбужденно отвечает Кустов. – Только что из корпуса получена радиограмма: «Все рейсы прекратить, машины из воды поднять!» Я письмо не успел отправить. Если что – пожалуйста…
«Вот это абзац!»
– Чья радиограмма?
– Командира батальона амфибий. Вот она: «Клумба Я – Мак 4 Видимость нулевая Ответьте немедленно».
Замолчать это распоряжение я не имею права,- это было бы преступлением. Я должен немедля принять решение, и я его принимаю.
– Кустов,- говорю я, притягивая к себе старшину за локоть и ткнувшись лицом в его лицо,- сейчас же доложите о радиограмме подполковнику Сергееву. Только ему. Пусть он решает!
Он отходит, но радист, обремененный опытом первых лет войны и двумя тяжёлыми ранениями, как я потом понял, не захотел включать передатчик, чтобы не навлечь на себя огонь противника.
В кромешной тьме и под непрерывным холодным дождем наш буксирный катер, сокращённо называемый «семёркой»{9} , борясь со стремительным течением и большими волнами, медленно рассекал тёмную, коричневатого цвета воду.