— Так точно! — бодро отвечаю я и по привычке добавляю: — Аллеc нормалес!
— А начальники хороши! — тихо говорит ему командующий. — Каждый отбоярился и снял с себя ответственность. Суть дела не важна!
— Ваше решение? — снова повторяет и оборачивается ко мне командующий. — Что вы конкретно собираетесь делать?
— Продолжаю выполнять боевую задачу по доставке вас и командира корпуса на плацдарм. Я решил: будем высаживаться между «Альпами» и «Балтикой», примерно посередке, там, где в первую ночь я высадил командира дивизии полковника Быченкова.
Я нарочно говорю «высадил», чтобы они поняли, что я не случайный неопытный пацан.
— Резон! — опять замечает командир корпуса.
«Я решил» — не раз встречалось мне в боевых приказах и всегда вызывало восхищение своей безапелляционностью. Я стараюсь говорить приказным языком, не торопясь, спокойно и уверенно, чтобы они были убеждены, что я все время полностью контролировал и контролирую обстановку, а переправиться через Одер — для меня все равно, что два пальца обмочить, как выразился Сергеев.
— Так в чем дело? Что вам мешает? Чего вы ждете? — спрашивает командующий.
Для себя я ситуацию реально оцениваю как хреновую: и вернуться не можем, и угодить при высадке в такой адской темени без ориентиров можем прямехонько к немцам.
Ориентирами при высадке на плацдарм должны были служить короткие трассирующие очереди, но из-за сильного дождя мы их не увидели. Сейчас их вообще перестали подавать.
— Нам нужны ориентиры. Мною только что передана радиограмма на личную рацию полковника Быченкова с просьбой без промедления выслать на берег маяки и обозначить место высадки ракетами. Для этого требуется 15–20 минут. По рации передал, что продолжаем движение… но квитанции[9] не получил.
— Выполняйте! — помедля несколько секунд, приказывает командующий. — Федотов, а мы к немцам так не приплывем?
— Никак нет! — бодро заявляю я и дублирую: — Кустов, ты понял?
— Чего ж тут не понять?
— Сколько до берега?
— Метров четыреста-пятьсот.
В этот момент сильный удар очередной большой боковой волны развернул идущий впереди буксир, и тут же днище его корпуса заскрежетало по какому-то подводному препятствию, катер накренился настолько, что стала поступать вода. Механик-водитель пытается безуспешно изменить направление движения «семерки», чтобы избежать неминуемого столкновения с амфибией. Но амфибию поднятой волной швыряет носом в борт «семерки». Только этого не хватало!
Перегнувшись вперед, механик-водитель обшаривает рукой носовую часть кузова амфибии и яростно шепчет:
— Весь перед разбит. Я же говорил: нельзя плыть!.. Дуроломы… вашу мать! А еще начальники…
— Тихо, старшина, тихо, — шепотом уговариваю я его.
— Чего тихо? Вы уйдете, а машина разбита!
— Успокойся, ну, успокойся… — я поглаживаю его по плечу.
— Дуроломы вы припадочные, а не начальники! — объясняет он мне, сбрасывая мою руку. — Кто же при нулевке переправляется по такой воде?! И еще генералов посадили!.. Вашу мать… Судить вас мало…
— Америка — мать ее, — тоже тихо ругаюсь я.
— При чем здесь Америка? — шепчет старшина. — У нас бензин с водой — не фурычит! И «семерка» фордыбачит. Похоже, она теряет способность двигаться своим ходом.
Я спешно перебираюсь на «семерку», соскакиваю вниз и осторожно присвечиваю узким лучом карманного фонарика с фильтром. Натужно сипит маломощная мотопомпа, и рядом со мною солдаты касками вычерпывают воду, но ее тем не менее по щиколотку. И я определяю то, что уже наверняка поняли и знают командир и водитель машины: «семерка» обречена. Она продержится на плаву не более 30–40 минут, и надо без промедления принять решение.
«Семерка» сильно осела, создалась угроза заныривания машины и ухода ее под воду за счет резкого изменения дифферента и скопления воды в носовой части.
Взять ее на буксир амфибией, в которой находятся командующий и командир корпуса, я не имею права. Глубина здесь 18–25 метров, и, уходя на дно, «семерка» перевернет и потянет пятиметровым буксирным тросом за собой амфибию с генералами. Снять с «семерки» людей я тоже не могу: во-первых, будет перегружена амфибия с генералами, чего допустить я не имею права, а во-вторых, оставление поврежденного боевого плавсредства экипажем, не выполнившим до конца своих обязанностей по спасению катера, влечет за собой высшую меру социальной защиты — расстрел. Это мне вдолбили еще на Висле, и сегодня, по приказу подполковника Сергеева, я в очередной раз повторил это экипажам всех трех амфибий; поэтому не могу отдать приказ оставить «семерку»: за ее плавучесть и живучесть надо бороться до последнего.