Вечер плывет над долиной,
Тополь стоит, как свеча.
Мы опустили кувшины
В светлую влагу ключа.
Летом началась работа над первым актом. Наступили дни, когда невозможно было дозваться к обеду Спепдиарова — Надир-шаха, распевавшего, опустив подбородок в воротничок:
Вожди, ужели рать моя слаба,
Ужели мне склониться пред гяуром?
Музыкальное действие оперы развивалось плавно и безостановочно.
Творческий процесс не прекращался ни во время беседы композитора со знакомыми, ни за обедом,— Спендиаров мог неожиданно запеть, дирижируя обеими руками. Но были моменты, когда Александру Афанасьевичу казалось, что он теряет музыкальную нить...
Оставив карандаш, композитор задумывался, отходил от конторки, искал на фортепьяно единственное нужное ему звучание, не находил его, закрывал крышку... Шел по аллее из шелковиц к морю, стоял у моря в раздумье. Потом возвращался во флигель, брал скрипку, играл на ней найденную мелодию, а затем порывисто садился за фортепьяно.
И опять наступало чудесное творческое спокойствие. Во флигеле, где пахло старыми книгами и старым деревом библиотечных шкафов, царила тишина. Слышно было, как, стоя у конторки, Александр Афанасьевич переступал с ноги на ногу, как стучал по нотной бумаге его тонкий, остро отточенный карандаш, как тихонько, боясь спугнуть собственную мысль, композитор подходил к письменному столу и брал линейку или другой необходимый ему предмет, лежавший всегда на одном и том же месте.
Развертывался первый акт оперы «Алмаст».
«Персидский марш» — плод неугасаемого вдохновения! Александр Афанасьевич играл его по вечерам в гостиной, и слушателями его были теща Елизавета Александровна, Варвара Леонидовна, Эльвина Ивановна и дети.
Когда наступила осень, Александра Афанасьевича, снова облачившегося в залатанную пелерину с капюшоном, постоянно видели за фисгармонией. Сочинялись «Наступление вечера» и «Молитва персов».
Композитор не выходил из состояния высокой торжественности. Даже походка у него изменилась, когда он шел провожать солнце, уходившее по золотому небу за бронзовую Генуэзскую крепость.
Первый акт был окончен.
Наступила зима. Во флигеле снова стало холодно. Композитора одолевали раздражающие его мелочи: чадила коптилка, потерялся ключ, порвалась обувь, разбилось стекло... Целые дни бродил он в бездействии, слабый, ворчливый, и, только когда наступило тепло, ожил.
Мелодичные хоры девушек-вышивальщиц из второго акта были написаны раньше. Александр Афанасьевич работал над сценой битвы персов с защитниками крепости.
Потом он очутился лицом к лицу с героиней. Вот она стоит перед ним со своими мрачными думами. Ее трагический образ развивается стихийно. Спасти Алмаст невозможно. Она сама не верит в свое спасение. В юности песня «Джан гюлюм», которую девушки поют во время гадания, предсказала ей гибель.
Когда мой вытянули жребий,—
поет Александр Афанасьевич скорбную арию Алмаст, и, стараясь петь так же скорбно, поет вместе с ним его дочь:
Звучал так страшно Джан гюлюм!
Плачет мать несчастная,
Доченьку жалея.
Ожерелье красное
Затянуло шею...
Во флигеле прохладно. Окна прикрыты ставнями. Прохаживаясь по комнате, композитор говорит дочери:
— Не забывай, что княгиня любит мужа, — это должно чувствоваться во всей партии. Внимательно прислушайся к ее словам, к ее музыкальной характеристике, и ты поймешь.
Снова Спендиаров у конторки и снова пишет. Об окно бьется бабочка. Доносится шум прибоя.
Композитору так нужны покой и тишина! Но наступает вечер, и его осаждают посетители.
Белая армия еще не разгромлена. Судак — тыл белогвардейцев. Веселятся белые офицеры, веселятся их жены, но что-то трагическое чувствуется в их веселье — обреченность, отчаяние, необходимость забыться.
Чтобы развлечься, белые хотят концертов, спектаклей. Ну что же! Ведь можно таким образом поддержать суданскую самодеятельность, хористов!
Спендиаров организует спектакли и концерты. В кассе самодеятельных артистов набираются деньги. На сцене поет кухарка. У кухарки великолепный голос! В пьесах Островского играют штукатуры и печники. Завоеванное революцией равенство сохраняется в кружке Спендиарова.
И опять зима, и опять стынут пальцы. Фронт приближается. Красная Армия теснит белых.
К лету 1920 года Александр Афанасьевич заканчивает второй акт. Он приступает к третьему.
В пиршественную музыку третьего акта врываются крики испуганных детей. В спендиаровском саду идет перестрелка между белогвардейцами и красными партизанами. Прикрываясь, как щитом, нотной папкой, Александр Афанасьевич перебегает из флигеля в большой дом.
Спендиаров руководит организацией безопасности своей семьи.
— Наверх! — командует Александр Афанасьевич.
И все гуськом взбегают на верхний этаж.
— Вниз!
Он отыскивает «безопасные точки», утешает маленьких, подбадривает взрослых.
Писать становилось все труднее. Шли последние бои за Крым. Приложив ухо к земле, дочери композитора слушали отдаленный грохот орудий.
На дорогах появились груженые подводы. Началось паническое бегство белых. В море уходили суда, увозя тех, для кого в новой, социалистической России не было будущего.
И вот наступил момент, когда все утихло. Тишина.
ВОЕНКОМБРИГ ОРЛОВСКИЙ
Ни огонька, ни голосов, ни шагов. Даже оставшиеся в Судаке соседки перестали прибегать с паническими слухами. Все было ясно; белые ушли, со дня на день ожидаются красные,
Александру Афанасьевичу, просидевшему весь вечер в темноте, среди притихших домочадцев, захотелось дотронуться до клавишей. Он ускользнул во флигель, зажег коптилку и прикрыл свет старой рукописью. Заиграл было начало «Персидского марша», но раздался стук в окно большого дома, потом окно распахнулось и в нем появилась грозная тень Варвары Леонидовны, Композитор снова сел за фортепьяно и начал тихонько играть «Реквием павшим воинам Татула» из третьего акта.
В саду послышались шаги. Александр Афанасьевич потушил коптилку. Но тени двух людей с винтовками, болтающимися на веревках, уже приближались к флигелю.
Вошли без стука. Коротко объявили, что флигель реквизирован под квартиру военкомбрига. Ушли.
Александр Афанасьевич снова зажег коптилку и стал собирать ноты.
Когда вошел военкомбриг, композитор стоял спиной к двери и, кряхтя, поднимал с пола тяжелую пачку нот. Он не слышал шагов военкомбрига. Комиссар поздоровался. Александр Афанасьевич резко обернулся и увидел воина в длинной шинели, туго затянутой кожаным поясом. Вгляделся пристальнее и рассмотрел молодого человека, почти юношу, который заинтересованно и несколько смущенно оглядывал пианино, скрипку, рукопись, заграждавшую коптилку...
Остановив взгляд на приветливом лице хозяина, закутанного в залатанную пелерину, военный вежливо извинился и вышел из флигеля.
— Куда вы?! — крикнул Спендиаров так громко, что в большом доме снова распахнулось окно, и из него высунулись Варвара Леонидовна, бабушка, Аленька, дети. — У нас есть еще комнаты! Много комнат!
«ПИР В ЧЕСТЬ ТАТУЛА»
Композитор и комиссар проводили вместе все вечера. Александр Афанасьевич играл Валентину Викентьевичу Орловскому (так звали военкомбрига) отрывки из «Алмаст». Потом были долгие — за полночь — разговоры о судьбах народов России, о ленинской национальной политике... Эти беседы оказали неизгладимое воздействие на Спендиарова.
Жизнь становилась па новые рельсы. Александр Афанасьевич почувствовал прилив энергии. Не теряя ни минуты, он приступил к созданию в Судаке музыкальной студии. Так же горячо и энергично шла работа над оперой.