Пьяные воины поднимаются, пытаются плясать, спотыкаются, падают... Потух свет. Взмахнула ли Алмаст светильником? Александр Афанасьевич перелистывает свою запись. Взмахнула. Сигнал шаху подан.
Теперь композитору слышится тема «Персидского марша». Идут персы. Их тысячи. Они заполняют крепость.
Звучит «Гимн персидского шаха». Шах где-то близко. Вот он появился.
Спендиаров отчетливо видит его лицо: красная борода... Черные блестящие глаза...
Третий акт окончен. Теперь можно лечь и вытянуться. Глаза застилает красная пелена. В висках непрекращающийся стук. Что это? Болезнь? Необходимо перешагнуть через болезнь и взяться за четвертый акт. Опера должна быть окончена! Сейчас состоится встреча двух честолюбцев. Спендиаров предвкушает ее, ищет на клавишах. Но красная пелена становится все гуще, плотнее. Александр Афанасьевич ложится в постель.
Все смешалось: сегодня, завтра, вчера... Мелькают лица матери, брата, большого Лесеньки. Нет, нет, он не отдаст себя смерти.
В мозгу продолжает строиться музыка. В четвертом акте Алмаст должна раскаяться. Глубочайшее раскаяние, уравновешивающее преступление.
Что это? Почему звучит тема песни «Джан гюлюм», предсказавшей княгине гибель? Сначала тихо, потом все более явственно, более могуче. Так может звучать только финал. Финал оперы «Алмаст»?
Композитор вскакивает, пытается запеть. Но его душит кашель. Чьи-то руки укладывают его голову на подушку, кто-то успокаивает его:
— Санечка... Санечка...
Санечкой называла его в молодости Варвара Леонидовна. Вот она тут, радом с ним. Ее прохладная рука покоится на его лбу. Лоб горит... Он должен преодолеть смерть. Опера «Алмаст» должна быть окончена.
Кажется, ему становится легче. Теперь надо подкрепить его питанием. Это повторяют все. Хористки приносят ему маленькие кулечки с продуктами. Варвара Леонидовна заботливо прячет их в конторку. А мыши? Не залезут в конторку? Кто-то приносит бутылку крепкого вина. Силы больного восстанавливаются медленно. Но вот он сидит уже в постели и пытается писать, хотя руки еще слабы.
Хористы больше ничего не приносят. Голод. Скорбное лицо Варвары Леонидовны покрылось морщинами.
Композитор голоден, страшно голоден! Держась обеими руками за перила, он поднимается наверх. Открывает дверцу буфета — ничего нет. Заглядывает в жестянки, ведра, кастрюли — тоже ничего.
Даже Варвара Леонидовна пала духом. Дети бродят по саду и жуют какую-то травку.
Весна. Море переливается золотом. Начинают распускаться розы.
Что это? Голоса детей звучат небывало громко. В них слышатся радостные нотки!
Александр Афанасьевич подходит к окну. Варвара Леонидовна вышла в сад. У нее спокойное и даже, пожалуй, довольное лицо. Она окликнула детей.
С берега доносятся громкие веселые голоса. Что случилось?
Опираясь на трость, еле волоча ноги, Александр Афанасьевич идет на берег. Сколько солнца! Всюду народ, поблескивают ведра.
Шатаясь, Александр Афанасьевич идет к самому морю. Ах, вот что привело сюда народ! После весенней бури на берег выбросило косяк рыбы. На гравии кучи трепещущей хамсы!
Подбежали дети с ведрами, котелками, жестянками. На их лицах румянец. Да и сам Александр Афанасьевич порозовел от солнца...
НА КОМПОЗИТОРСКОМ ЧЕРДАКЕ
Артисты, которые застряли в Судаке во время гражданской войны, разъехались по домам.
Уехала и Софья Яковлевна Парнок. Уехали все соратники Александра Афанасьевича по музыкально-общественной деятельности. Композитора тоже потянуло из захолустья. Летом он уехал в Феодосию. Здесь его тотчас же окружили профессиональные музыканты и засидевшиеся без дела любители. Александр Афанасьевич энергично взялся за создание концертной группы и подготовку к концертам.
Все шло к полному благополучию. Крымнаркомпрос назначил Спендиарову, так же как и другим выдающимся представителям интеллигенции Крыма, обильный академический паек.
Но писать оперу было невозможно. На мансарде дома Айвазовских, где Александр Афанасьевич поселился, было нестерпимо жарко, и к тому же квартира была так заполнена вещами, переправленными в Феодосию для продажи, что Александру Афанасьевичу пришлось пристроиться с рукописью на подоконнике. Он перекочевал в давно покинутую «людскую кухню» Айвазовских, привлекшую его своей обособленностью и подвальной прохладой, разложил рукописи на плите и приступил к работе. Но не тут-то было! Почуяв человеческий дух, изо всех щелей выползли тараканы!
Композитор сложил рукописи, спрятал карандаши в жестяную коробку и в изнеможении опустился на кухонную скамью. Все тяжелое, что он в свое время перенес так стойко, навалилось теперь на его плечи, и он почувствовал, что уже не в силах переносить новые житейские невзгоды.
За окошком кухни шелестела старая акация. Ветер пронес по двору облако желтой пыли.
Александр Афанасьевич вышел на унылый двор, прошел в калитку, на пристань... Здесь он прогуливался когда-то с Айвазовским.
Порыв морского ветра чуть не унес канотье композитора. Он снял шляпу и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по пристани. На этой скамье они сидели — Иван Константинович и он, в то время ученик Римского-Корсакова. Айвазовский был в круглой соломенной шляпе. Из-под шляпы виднелись белые бакенбарды.
Нигде нет такого густого синего цвета моря, как в Феодосии, и такого круглого, как мяч, красного солнца над сияющей полосой горизонта.
Александр Афанасьевич глубоко вдохнул морской воздух и задумался.
Алмаст должна появиться с минуты на минуту: ведь Надир-шах уже послал за нею. Композитор ясно увидел героиню в черной траурной одежде. Как она страдает! Боже, как она страдает!
Композитор вскочил со скамьи и поспешно пошел домой. Если ему удастся передать в музыке образ кающейся Алмаст, это будет большая победа.
Александр Афанасьевич на кухне. Он пишет, стряхивает с рукописи маленькие усатые чудовища и снова пишет.
Осенью приехала Варвара Леонидовна со своей скатертью-самобранкой и волшебной палочкой. Заставленная мебелью мансарда мигом превратилась в уютную квартирку, а на столе, распространяя домашний аромат, задымился обед.
Александр Афанасьевич мог наконец взяться за работу. Пополневший, поздоровевший, в заштопанном и отстиранном бархатном пиджаке, он сидел в отведенной ему рабочей комнатке за пианино, прибывшим из Судака.
В комнатах тихо и тепло. Пианиссимо звучит тема раскаявшейся Алмаст и, как уходящий отзвук, тема соблазнившей ее песни ашуга.
Варвара Леонидовна зовет Александра Афанасьевича к столу, но он не слышит ее голоса. В его глазах волнение ожидания. Невидящим взглядом он смотрит на лицо жены. Что будет? Как поведет себя Алмаст?
Александр Афанасьевич машинально идет к столу, машинально ест.
И снова он в рабочей комнате. Чем оскорбительнее, насмешливее будет держаться Надир-шах, тем ярче выявится образ Алмаст.
Партию Надир-шаха Спендиаров пишет долго, очень долго. Пишет, стирает, переделывает...
Варвара Леонидовна уехала в Судак, и вместе с нею исчезло благополучие: теперь уже не замечать внешнего мира было невозможно. В неопытных руках дочери Марины, приехавшей на смену Варваре Леонидовне, недоваривался обед, недоубирались комнаты. Печка-«буржуйка», которая превосходно топилась, когда она была в руках Варвары Леонидовны, теперь безбожно дымила.
На композиторском чердаке, как прозвали в Феодосии квартиру Александра Афанасьевича, шумно. Он переполнен посетителями. Приходят репетировать пианисты, скрипачи, певцы. Днем Александр Афанасьевич, увлеченный музыкально-общественной деятельностью, репетирует ансамбли с дочерью.
Оба стоят у плиты и, бросая в кипящую воду по картофелине, поют во все горло. Кипяток брызгается, шпарит руки... Александр Афанасьевич делает предложение: не лучше ли бросать картофелины издали?
На мансарде становится все холоднее. «Буржуйка» дымит. Невозможно писать.