Все вываливается из рук. Такой дьявольский беспорядок, что ничего нельзя найти. Где, например, очки? Ну, скажите на милость, где очки?
Композитор и его дочь переворачивают все рукописи, все кастрюли, всю мебель и наконец находят очки на дне бака с водой. Александр Афанасьевич по рассеянности принял его за ночной столик.
Утром, до того как истоплена «буржуйка», вылезать из постели ужасно трудно. Не поднимаясь, Александр Афанасьевич занимается с дочерью теорией музыки.
— А ну-ка, — кричит он из своей комнаты, — ответь мне, что такое интервал?
— Разность по высоте двух звуков, взятых одновременно или последовательно! — кричит из своей комнаты дочь.
— Молодец! Ну, а теперь дай мне определение аккорда! Неверно! Как я тебя учил? Что это ты, милая моя...
Но необходимо взяться за утренние дела. Начинается сопровождаемая ворчанием борьба со своенравной «буржуйкой» и, наконец, завтрак, после которого можно приступить к сочинению.
«Буржуйка» раскалена докрасна. В мансарде тепло. В большом зеркале отражаются горшок красных хризантем, ялтинские ковры, ялтинские вазы...
Александр Афанасьевич у себя в комнате за фортепьяно. Он играет и поет. Сочиняется полный ненависти диалог Надир-шаха, и Алмаст. Но откуда этот дым? Ах, черт возьми! Опять эта «буржуйка»! Капюшон нахлобучен на голову Александра Афанасьевича. Все окна и двери раскрыты настежь.
Композитор на коленях перед «буржуйкой». Колени скоро устают. Он садится на корточки. И вдруг слышит над собой знакомый голос. Знакомый? Больше, чем знакомый.
Александр Афанасьевич вскакивает и обнимает комиссара Орловского.
Теперь все будет хорошо. Он расскажет Валентину Викентьевичу обо всех своих трудностях. Но сперва надо его угостить. За это время композитор научился варить такое гениальное какао!
Орловский в недоумении.
— А что с оперой? — взволнованно спрашивает он Александра Афанасьевича, который суетливо возится с керосинкой, с кастрюлей.
Композитор не слышит вопроса. Он слишком занят приготовлением какао.
— А как ваша опера? — снова спрашивает его Валентин Викентьевич.
Какао выпито. Александр Афанасьевич теперь занят мыслями о неустроенности жизни. Голова его опущена. Несколько минут он сидит в молчании, потом поднимает голову.
— Опера, вы спрашиваете? — говорит Александр Афанасьевич вялым голосом.
Сгорбившись, как под великой тяжестью, он идет к фортепьяно. Сначала играет нехотя, словно сквозь сон, потом в нем пробуждается вдохновение, он выпрямляется, сбрасывает с головы капюшон, с плеч пелерину...
Словно веер распахивается перед Валентином Викентьевичем «Сцена пиршества». Танцуют девушки, в бешеной пляске топочут воины...
У комиссара захватывает дух. Он смотрит не отрываясь на орлиный профиль композитора. Какое мощное звучание! Какое величие!
Танцует Алмаст. Танцуют пьяные воины.
Кто там шумит за стеной? Ничего на свете не существует, кроме трагедии Алмаст!
Вот она взмахнула светильником.
Что будет дальше? Остановиться ведь невозможно!
Комиссар встал. Он взволнованно дышит. Наклонил голову к Александру Афанасьевичу.
— Геройство, — шепчет комиссар, — подлинное геройство! В таких условиях...
Появился Надир-шах, а вот Алмаст...
Но музыка оборвалась. Спендиаров поправляет очки и близоруко всматривается в рукопись.
— Еще не готово, надо отработать, — говорит он усталым, разбитым голосом, откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза. — Но осталось уже совсем, немного, месяца на два, на три, не больше...
СПЕНДИАРОВ И ГЛАЗУНОВ
Разбуженный рано утром жизнерадостным писком цыплят, следовавших по клумбам за ворчливой курицей, Александр Афанасьевич выходил на берег.
Затем он укрывался в прохладной тиши кабинета. Это было в апреле 1923 года. Возвратившись из Феодосии в Судак, Спендиаров энергично взялся за работу над оперой.
Усердие, как всегда, привело Александра Афанасьевича к вдохновению, и вскоре в кабинете зазвучали финальные сцены «Алмаст».
Опера на сюжет поэмы «Взятие крепости Тмук» была почти закончена, когда пришло известие о смерти Ованеса Туманяна. Погасла мечта показать поэту готовую оперу «Алмаст». Композитор почувствовал спад творческих сил.
Но прошло некоторое время, и он, как всегда, преодолел себя. С раннего утра Спендиаров за фортепьяно. Трагедия раскаявшейся княгини захватывает его с новой силой.
Я знаю, на земле мне нет прощенья,
О похититель счастья моего,
Отрада мне одна осталась — мщенье!
Не за себя я мщу, а за него,—
пел Спендиаров слова Алмаст перед ее покушением на шаха. Пел он так гневно и в то же время с таким раскаянием, такой любовью в голосе, что младшие дети, забежавшие было к отцу, остановились и, приложив палец к губам, вышли в сад.
В последующие дни в кабинете звучала фортиссимо в низком регистре тема роковой песни «Джан гюлюм». Княгиню увели на казнь.
Опера «Алмаст» была завершена 23 мая 1923 года. Но инерция творчества еще долго не отпускала композитора. Он проигрывал давно написанные отрывки, что-то переделывал, совершенствовал. Потом у него появилось острое желание показать свое новое сочинение Глазунову, публике, всему миру. Ему казалось, что только тогда он почувствует радость завершения.
Снова композитор у конторки. Он оркеструет отдельные отрывки оперы.
Когда первая сюита из оперы «Алмаст» будет готова, Александр Афанасьевич поедет в Ялту, где впервые исполнялись все его сочинения.
В Ялте много друзей. Александр Афанасьевич не ожидал, что в Ялте у него окажется столько друзей.
Бывший Стахеевский сад, в котором состоялся авторский концерт Александра Афанасьевича Спендиарова, был переполнен его друзьями: композиторы, дирижеры, хормейстеры, хористы — участники ялтинского музыкально-драматического кружка, татарские музыканты, подарившие ему столько народных мелодий, знакомые, бывшие подопечные...
Сначала прозвучали «Три пальмы», всколыхнувшие у многих воспоминания молодости.
Затем была объявлена сюита из новой, недавно сочиненной оперы «Алмаст». Новой? Недавно сочиненной?
После исполнения сюиты публика стала протискиваться к эстраде. Каждому хотелось увидеть поближе композитора, который сумел в трудных условиях гражданской войны создать оперу.
Поздней осенью 1923 года Александр Афанасьевич отправился в Петроград.
Город уже лежал под пеленой снега и казался спокойным и даже сонным со своими бело-черными мостами, бело-бронзовыми памятниками и бело-стальной Невой.
Пролетка прокатилась мимо поседевшего от снега Казанского собора и остановилась у знакомого подъезда.
Двери заколочены. На заснеженных ступенях ни одного следа. Спендиаров вошел в мрачный двор, поднялся по грязной «черной» лестнице, позвонил...
Послышались тяжелые шаги и тяжелое дыхание.
Все было слишком неожиданно, чтобы можно было сразу заговорить. Спендиаров и Глазунов шли по темному тесному коридору, заставленному мебелью и какими-то ящиками. Оказались в маленькой комнатке, в которой стояли фортепьяно и круглый столик. На столе графинчик, помятый огурец...
У Спендиарова сжалось сердце: какое одутловатое лицо у Глазунова! В его глазах ни искорки радости!
До Спендиарова уже давно доходили слухи о семейных неурядицах Александра Константиновича, но ведь все на свете поправимо! А трудности? Кто их не испытал в наше время?
Необходимо поднять настроение друга. Александр Афанасьевич приободрился и стал рассказывать Александру Константиновичу о пережитом.
Но теперь его рассказ стал веселым, кража «гонорара» вспоминалась легко. Александр Афанасьевич даже заразительно смеялся, изображая себя шагающим под ружьем по судакским дорогам.
Как он был счастлив, когда поймал тень улыбки на лице своего сумрачного друга!
Об «Алмаст» Спендиаров пока молчал. Не зная, сочинил ли что-нибудь за это время Глазунов, он боялся огорчить его своей победой. Но Глазунов сам спросил его о новой опере, и пришлось ответить.