— Слышите шум Зангу?
— А Арарат! Взгляните на Арарат!
Он приходил в Арачнордаран рано утром. Сначала прогуливался по балкону, наслаждаясь открывающимся перед ним видом на зелень садов, на старый мост, перекинутый через пенистую Зангу, на двуглавую гору в светлом небе. Потом он уходил в комнату, садился за трехногий ломберный стол, придвинутый к окну, и писал партитуру «Алмаст».
Голоса инструментов, уже давно намеченные в его воображении, звучали теперь ярко, разноцветно...
Время от времени он выходил на балкон, прохаживался, глядя на Арарат, и с увлечением пел мелодии из «Алмаст».
Но однажды, выйдя на балкон, он остановился у деревянной балюстрады и долго стоял молча, следя взглядом за изгибами дороги на Эчмиадзин. В душе его звучала мелодия, которую си слышал совсем недавно.
Это было в саду знакомого поэта. Спендиаров сидел на ковре, и. любовался красными головками мака. Было так тихо, что, наклонившись к земле, можно было услышать, как жужжат и копошатся в траве крошечные букашки. И вдруг тишину пронзил высокий голос одного из гостей поэта.
Голос певца был полон острой тоски:
Твой силен ум...
Слова песни говорили о тоске по любимой, но в мелодии звучало что-то гораздо более глубокое, гораздо более значительное...
Дун эн глхен...—
стоя у балюстрады, напевал Александр Афанасьевич.
Скорбная мелодия слышалась ему всюду. Порывисто открыв крышку фисгармонии, он импровизировал на тему этой скорбной песни.
Сначала Александр Афанасьевич пытался сдерживать свое страстное желание создать армянскую пьесу. Необходимо было закончить оркестровку оперы «Алмаст». Он усаживался за трехногий стол, брал, в руку тонкий партитурный карандаш и каллиграфически выводил строки партитуры. Но пришло время, когда он сдерживаться больше не мог. Всеми чувствами его и помыслами овладело новое сочинение.
Целые дни звучала над Зангу печальная ив то же время по-спендиаровски тонкая и изящная музыка. Потом последовал за нею грациозный танцевальный напев, тему которого Спендиаров записал еще зимой, услышав нежную мелодию армянской женской пляски «Энзели».
Цветок-танец распускался все пышнее и пышнее. Спендиаров играл с увлечением, нажимая на стучащую педаль и подпрыгивая на стуле. И вдруг за окном, около которого он сидел, появились детские личики. Спендиаров перестал играть и посмотрел па детей со своей широкой, радостной и необычайно доброй улыбкой. Личики исчезли, как видение. Александр Афанасьевич снова заиграл, и снова они появились. Теперь детей набежало столько, что им приходилось становиться на цыпочки и глазеть из-за плеч друг друга.
Ритм пляски становился все заразительнее. Сначала робко, потом увереннее дети выделывали руками танцевальные движения. И вдруг Спендиаров оборвал музыку. Дети кинулись врассыпную. Сколько их было, больших и маленьких, рыжеватых, черномазых... Так и мелькали по балкону их розовые пыльные пятки!
Первый номер этюдов, вдохновленных Ереваном, был готов.
Спендиаров приступил ко второму — «Гиджасу».
Над Зангу воспарила звездная мелодия дудукиста. Александру Афанасьевичу казалось, что этот древний арабский напев уносит его в те далекие времена, когда в Армению пришел завоеватель из Аравии и принес с собой тоску по небу-загадке, по звездам-загадке...
Фисгармония гудит, подражая гобою. Соло гобоя поднимается высоко и вдруг, как бенгальский огонь, рассыпается прихотливыми звуками-искрами...
С балкона доносится топот детских ног. Взявшись за руки, дети прыгают в такт быстрой части «Гиджаса».
Несколько дней бесконечных проигрываний нового сочинения, и Спендиаров возвращается к оркестровке «Алмаст». На сердце у него легко, как всегда бывает у творца, свалившего с себя великое бремя созидания.
Рано утром композитор спускается к старому дому над обрывом и останавливается у ворот, за которыми светятся алые, синие, желтые пятна цветов. Поднявшись на балкон, он стучит к соседке и напевает:
Амалик, Амалик,
Дур инд баналик[8] -
Дверь открывается, показывается тонкое личико черноволосой девочки, за ним еще личико, еще...
Спендиаров знает по имени всех своих маленьких соседок: Амалик, Офик, Тамара, Алварт... Они стараются помочь доброму дяде-музыканту, исполняют его маленькие поручения: передают деловые письма, приносят с базара виноград и помидоры.
Однажды они устроили во дворе праздник, и Спендиаров был одним из его участников. Александр Афанасьевич вытащил во двор фисгармонию — и какое началось веселье! Дети декламировали, танцевали, пели, а потом маленькая певунья Алварт Гальян — круглолицая девочка с веселыми карими глазками — запела соло народную армянскую песню таким сильным, таким ярким голосом!
Стояла золотая ереванская осень. Воздух над Зангу был свеж и чист.
Работа по оркестровке «Алмаст» шла необычайно быстро. Еще месяц, другой, и опера была бы оркестрована до конца.
Но кончились каникулы. Пришлось ежедневно ходить из Конда в консерваторию, из консерватории садами в Арачнордаран, из Арачнордарана по крутой, почти отвесной дороге домой на Конд. Александр Афанасьевич натер ступню. На ней образовались раны. Он больше не мог приходить в старый дом над обрывом, где ему работалось так спокойно и легко.
Первое исполнение «Ереванских этюдов» состоялось 27 декабря 1925 года.
Прихрамывая, Александр Афанасьевич вышел на эстраду.
Переполненный публикой зал Дома культуры Армении был ярко освещен.
Александр Афанасьевич терпеливо ждал, когда замолкнут приветственные рукоплескания. Потом он обернулся к оркестру, и зазвучала близкая всем слушателям, подлинно армянская музыка, впитавшая в себя извечную печаль обездоленного человека, гонимого несчастьем и насилием.
В публике плакали.
И вдруг всеми красками заиграл веселый танец. Композитор выпрямился. Лица слушателей просветлели. Какой-то седовласый крестьянин в черкеске схватился за стул, чтобы не пуститься в пляс. Потухло электричество. Оркестр продолжал играть в темноте. Электричество вспыхнуло.
Танцуй, армянский народ! Забудь свои древние горести! Танцуй и радуйся! Жизнь прекрасна!
ВЕРШИНА ЖИЗНИ
Однажды — это было весной 1925 года — к Александру Афанасьевичу пришел архитектор Таманян и принес план первого советского жилого дома, в котором Спендиарову обещали дать квартиру.
Друзья долго рассматривали квадратики плана и наконец на одном из них поставили крестик: здесь будет квартира с видом на Арарат.
Дом строили долго. Придет Александр Афанасьевич на стройку — роют фундамент. Придет через несколько месяцев — выкладывают фундамент камнями. Еще через несколько месяцев — поднимаются стены.
Веской 1926 года, когда дом стоял еще в лесах, Александр Афанасьевич взобрался по деревянным мосткам в свою квартиру.
Радостное оживление не покидало композитора.
Белоснежный дом с облицованными темно-серым туфом балконами и окнами стоял среди фруктовых садов. По соседству — ханский дворец, украшенный разноцветной яркой глазурью.
Неподалеку — немощеная площадь; под ее пыльными деревьями — стоянка нагруженных осликов и верблюдов.
Весна в этом году особенно дружная: сплошные солнечные дни и пышный расцвет абрикосовых деревьев. Александра Афанасьевича приглашают на авторский концерт в Тифлис, а ему так не хочется расставаться с новой квартирой, с Араратом, с абрикосовой рощей, которая пышно зацвела совсем близко от его дома.
Жизнь постепенно налаживается. Правда, еще пока трудно с деньгами. Денежного пособия, которое композитору выдают ежемесячно, не хватает на его большую семью. Но после юбилея двадцатипятилетней музыкальной деятельности Спендиарова, начавшейся, как считал композитор, с первого исполнения «Концертной увертюры» в Павловске, все будет, конечно, по-другому.
Б Тифлисе Александра Афанасьевича, тоже не покидала радость. Концерт, на котором исполнялись «Ереванские этюды» и первая сюита из оперы «Алмаст», прошел с огромным успехом.