Занятия с Римским-Корсаковым подходили к концу, и, завершая их, Спендиаров должен был написать крупное симфоническое произведение, в котором проявились бы все знания, приобретенные за годы изучения теории композиции.
Работа подвигалась медленно, неровно. Александра Афанасьевича порой охватывало отчаяние, он терял веру в себя и в свои творческие силы. То казалось ему, что окончание близко, что пьеса выходит из его рук совершенной, то снова он находил в ней изъяны.
Наконец «Концертная увертюра» была написана и одобрена Римским-Корсаковым. Сознание победы над собой вызвало у Александра Афанасьевича давно забытое чувство радости. У него появилась вера в свое право на счастье, показалось излишним бороться с чувством, прошедшим все испытания. Приехав ненадолго в Симферополь, Спендиаров сказал об этом Варваре Леонидовне. В феврале 1901 года она стала его женой.
Летом того же года в Павловске состоялось первое исполнение «Концертной увертюры».
Александр Афанасьевич сидел в публике. Первые же звуки «Увертюры» вызвали у него горькие воспоминания о пережитых страданиях.
Спендиаров стал с опаской оглядываться. Как отнесутся слушатели? За несколько рядов до него сидел Глазунов. Ничего нельзя было понять по его лицу, всегда сохранявшему мрачное выражение.
А вот какие-то почтенные старички в длинных сюртуках и с окладистыми бородами. Лица их сосредоточенны.
Родственник Варвары Леонидовны Жорж Меликенцов, переживающий музыкальные поражения и успехи Александра Афанасьевича как свои собственные, сияет... И Варвара Леонидовна, и все.
Музыка «Концертной увертюры», кажется, нравится. Разве заметно, каким страданием она рождена?
Оказывается, преодоление себя, достигнутое композитором во время работы, равносильно вдохновению. Как они рукоплещут! Как рукоплещут! Люди ищут его глазами, оборачиваются, привстают.
Варвара Леонидовна легонько подтолкнула Александра Афанасьевича, и он двинулся к эстраде, не зная, имеет ли он право радоваться.
Дня через два в газетах появились рецензии. Просмотрев хвалебные, Александр Афанасьевич остановился на ругательных.
«Бедный отец! — подумал Александр Афанасьевич. — Он обязательно прочтет эти рецензии. Старший сын, на которого он возлагал столько надежд, умер. Второй оказался негодным музыкантом, и Петербург осмеял его». Ах, если бы он мог заставить этих рецензентов отказаться от своего злословия! Александр Афанасьевич задумался. Римский-Корсаков... Как часто его путь перебегают эти завистливые чудовища! А он тверд. Николай Андреевич чувствует себя еще крепче от сознания своего превосходства над ними. Ну что ж? И он, Александр Спендиаров, найдет в себе силы подняться над хулителями. Его дело писать музыку, несмотря на все препятствия.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
В ЯЛТИНСКОМ ДОМЕ
В июле 1901 года Александр Афанасьевич и Варвара Леонидовна поселились в Ялте, в старом доме с колоннами и с драконами на крыше. В комнатах было пусто и мрачно. Но постепенно все изменилось. Приглашенные из Одессы мастера превратили молельню бывшей обитательницы дома в яркую «мавританскую» комнату. На потолке темной столовой изобразили веселую охоту на оленей. Во всех комнатах появились пестрые изразцовые печи. Вместо прежних мрачных покоев были устроены: будуар Варвары Леонидовны, кабинет Александра Афанасьевича, Лесина детская с бесчисленными игрушечными лошадками; бабушкина комната, в которой всегда пахло лекарствами; дедушкина канцелярия, где Афанасий Авксентьевич рассчитывался с рабочими.
Рабочие не переводились в новом жилище Спендиаровых, Афанасий Авксентьевич придумывал всякие усовершенствования, вкладывая в устройство жизни своего единственного теперь сына всю сохранившуюся у него энергию.
В доме было шумно и суетливо: стучали молотки, звенели развешиваемые люстры. Из соседнего городского сада доносились звуки духовой музыки, и над всем этим весело порхал голос Варвары Леонидовны, разучивавшей с Александром Афанасьевичем его новый романс на слова Майкова:
Я б тебя поцеловала,
Да боюсь, увидит месяц.
Ясны звездочки увидят...
И вдруг все остановилось. Афанасий Авксентьевич умер. В два дня, от пустяка, от маленькой ранки, вызвавшей заражение крови. Он лежал в гостиной, и даже музыка, доносившаяся из городского сада, не нарушала зловещей тишины, царившей вокруг него.
Особенно пугающей становилась тишина в темных коридорах и в «мавританской», которую словно охраняли бронзовые, фигуры мавров. Походив по дому, Леся убегал в сад и бродил по аллеям, волоча за собой палку с лошадиной головкой.
В саду было пустынно. Только садовник Павел вяло подметал дорожки, окапывал деревья...
Но вот однажды в саду появились ярко одетые люди. Они стали приходить каждый день. Лесе было весело смотреть на их красные пояса и шитые золотом жилеты, мелькавшие среди пальм и магнолий. Музыканты усаживались на мраморных ступенях террасы в ожидании Александра Афанасьевича. Он выходил к ним грустный, задумчивый, но, как только начинала звучать музыка, записывал народные напевы, подпевал музыкантам, а иногда слушал молча, и лицо у него становилось «нездешнее», как говорила Варвара Леонидовна.
Прошло еще некоторое время, и музыка зазвучала в доме. В гостиной стали собираться незнакомые Лесе дамы и господа. Они становились у рояля и пели вокальный квартет «Ветка Палестины», который Александр Афанасьевич начал сочинять незадолго до смерти Афанасия Авксентьевича.
Печальная музыка вновь напоминала о недавнем горе, и Наталья Карповна, сидевшая в уголке гостиной в черном платье и черной наколке со стеклярусом, утирала тихие слезы.
Зимой, когда в саду увяли цветы и даже исчезли ягоды, красневшие осенью среди черно-зеленых листьев лавровишен, дом снова оживился.
Варвара Леонидовна переселилась из спальни в Лесину детскую, Леся с воспитательницей Аленькой — в комнату, которая с тех пор стала называться большой детской. Потом все стали чего-то ждать. Александр Афанасьевич входил на цыпочках в большую детскую и взволнованно шептался с Аленькой. Шептался он и с бабушкой Наташей. И наконец, когда Леся начал подозревать, что от него скрывают что-то важное, в маленькой детской появилась сестричка.
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
Однажды, когда в доме Спендиаровых шла репетиция ялтинского музыкально-драматического кружка (Александр Афанасьевич был избран товарищем председателя этого кружка), в гостиную вошел один из участников — лечащий врач Горького, Алексин, и стал рассказывать, что прямо от Горького, что писатель страстно любит музыку, и вообще, намеревается ли Александр Афанасьевич поехать с визитом к Алексею Максимовичу?
Отправились на следующий же день. Стоял февраль, но солнце было деятельно по-весеннему: пузырилось на море белыми бликами, слепило глаза и поднимало от земли запах разогретой коры и первых цветов.
Алексей Максимович Горький, находившийся в 1901—1902 гг. под гласным надзором полиции, жил в Олеизе (окрестность Ялты) на даче, окруженной миндалевой рощей.
Алексина и Спендиарова пригласили в столовую. Здесь было множество людей, толпившихся вокруг стола, заставленного винами и закусками.
О безграничном гостеприимстве писателя Спендиаров знал от Алексина. Теперь он с интересом рассматривал гостей Горького. Кто этот длинноволосый человек, одетый в поддевку и сапоги? Вероятно, писатель Скиталец? Да, Скиталец.
Какие-то люди в очках спорят, перебивая друг друга. Тут же ялтинские гимназисты. Когда люди в очках, подняв бокалы, провозглашают: «Да здравствует революция!» — гимназисты подхватывают здравицу счастливыми голосами.
А вот писатель Бунин. Александр Афанасьевич не раз видел его на ялтинском сквере. Он тоже носит поддевку, как и Горький, но бородка у него подстрижена по-модному и волосы гладко причесаны на косой пробор. Писатель Леонид Андреев тоже в поддевке... А где же Горький?