Мой бедный Талоло весь день пролежал неподвижно, прикрыв лицо. Еще не постигнув того факта, что честь англичанина из очень непрочного материала, я пыталась утешить его, изображая перед ним в ярких красках это хамелеонское качество, но он только пробормотал что-то вроде: «Белые – одинаково – вожди Маноно…», имея в виду коварную шутку, которую сыграли с этими вождями, когда по приказу главного судьи был заложен динамит, купленный у американского консула Блэклока, и все они чуть не взлетели на воздух. Любопытно наблюдать, как английский и американский консулы поддерживают друг друга. Английский консул знает, что динамит был куплен у Блэклока, а Блэклоку все известно насчет нечестной финансовой махинации, в которой замешан английский консул. Они вынуждены быть друзьями. Еще благородно со стороны многих посвященных в Апии, что они молчат об этой истории с английским консулом, которая, выплыв на свет, могла бы разрушить его карьеру: ведь большинство людей его презирает и ненавидит.
Возвращаюсь к событиям на корабле. Ллойд съездил на берег за табаком и кавой, чашей для кавы, скребком и ситом. Он привез также Матаафе распятие и восемь белых лавалава для вождей, потому что на них не было ничего, кроме кусочков тапы. Чарли Тэйлор послал в подарок Матаафе лучшую рубашку, какая нашлась в лавке. Ллойд был чуть не до слез расстроен видом Матаафы и вождей, их тревожными глазами и сдерживаемым волнением. Прежде чем отправиться за кавой, он пошел на другой конец судна, где Бедный Белый Человек и другие вожди ждали отправки на немецкий военный корабль. По словам Ллойда, старик великолепен. Он высоко держит голову, точно старый лев, и сказал, что сердце его твердо. Он сражался за правое дело и ничего не боится, какова бы ни была его участь. О религии не упоминалось, он просто говорил, как должен говорить мужчина. Матаафа, наоборот, похож на святого и сказал только, что во всем уповает на бога. Рассказывая об этом, Ллойд не мог сдержать волнения: «Видно, старику совсем плохо, если ему больше не на что надеяться». Это прозвучало, как у священника, явившегося с последним причастием: «Итак, час настал».
Когда Ллойд вернулся с кавой, Бедный Белый Человек был уже на немецком корабле, так что пришлось переправить туда же и Ллойда с его подарками. К удивлению присутствовавших белых, Ллойд поцеловал старика. Через несколько минут Ллойду намекнули, что ему лучше удалиться. Прощаясь, вожди обступили его и наперебой старались пожать ему руку. Благодарность их намного превышала значение оказанной услуги, но несчастные, должно быть, чувствуют себя очень заброшенными, так как ни одна душа к ним не подходит; тем более они радовались дружескому лицу.
Льюис виделся с Кьюсэк-Смитом и поговорил с ним насчет охоты за головами. По-моему, нет сомнения в том, что Лаупепа хотел бы отказаться от голов, которые ему доставляли, но не решился на это без поддержки Мэйбена. Сдается, что именно по этой причине Мэйбен старается не показываться на глаза. Он не рискнул советовать королю не принимать головы из страха перед воинами, которые принесли их. Женщине не легко поверить в трусость мужчины. Но я хорошо помню, как Мэйбен проговорился на обеде у Хаггарда. Он заявил тогда, что никто никогда не сделает чего-либо для блага родины или для ближних, если это не на руку ему самому. Что ж, хитрые бегающие глазки Мэйбена тоже выдают его. Я ему симпатизировала прежде только потому, что он земляк Льюиса.
Закончив работу в доме, двое наших слуг пошли к Талоло, и потом из самоанской хижины часами доносилась горячая молитва. Они совершенно уверены в том, что английский капитан бросил на произвол судьбы мать и брата Талоло, и теперь те лежат мертвые и обезглавленные. Хуже всего то, что они, вероятно, правы. У меня не хватило духу сказать Талоло о предательстве капитана и о горящих домах, которые он оставил за своей спиной, не имея никакого ручательства, что обезоруженные пленники находятся в безопасности, кроме уверений Блэклока.
Льюис спросил у Блэклока, что тот предпринял насчет посылки губернатора.
– О, я говорил об этом с королем.
– Как же зовут этого вождя, на которого можно положиться в таком деле?
– Понятия не имею, – ответил Блэклок и затем по собственному почину сообщил, что охотно вздернул бы Матаафу на кокосовую пальму, и, описав свой визит к поверженному неприятелю, рассказал об оскорблениях, которые нанес старику, когда тот поднялся на корабль.
Итак, мы имеем два образчика – «английской чести» и «американского рыцарства»; но американец, слава богу, всего только плут, уроженец английских колоний, да еще несущий на себе все признаки еврейского происхождения. Сьюэл был просто напыщенным мальчишкой, но он не совершил бы ничего подобного.
– Подумаешь, пожгли дома, – сказал Блэклок. – Разве это дома? Просто туземные хижины.
Я знаю, что такое «туземная хижина», потому что построила три таких, и почувствовала бы серьезный урон, если бы хоть одна из них сгорела. Все равно как если бы королева сказала о сожжении дома Блэклока: «Ведь это был не дворец, а всего-навсего деревянный дом, купленный с аукциона».
Любопытно видеть, как Фэнни в этот момент полна всяческих предубеждений; но во время описываемых событий она плохо владела собой. Насколько можно судить из всего слышанного и прочитанного, она была куда меньше подвержена предрассудкам, чем большинство современников. Льюис сам, как мы видели, мог проявлять столь проанглийские чувства, что производил впечатление антиамериканца. Впрочем, один корреспондент как-то спросил Льюиса, не антисемит ли он. Ответ был энергичным, обезоруживающим и, как следовало ожидать, отрицательным.
Сегодня спозаранку Талоло и все остальные принялись за приготовление местных кушаний для пленников. В одиннадцать Ллойд и Пелема отправились в путь с грузом на четверых: плоды таро, испеченные в земляной печи, крупные и самого лучшего сорта, сотня полисами, молодые кокосовые орехи и бананы. Они до сих пор не вернулись.
Вчера в двенадцать ночи прибыл почтовый пароход. Мистер Харрис, который был на борту, сошел на берег и разбудил бедного Хаггарда, чтобы тот принял присланную Льюису сумку с дичью и сельдереем. Рисунки Бэллы отправлены. Пусть они порадуют сердца правительственных чиновников – всех этих трусов! Вчера Льюис получил записку от миссис Кьюсэк-Смит, где она сообщает, что внесла его имя в список лиц, жертвующих по пять долларов в пользу раненых.
Мне бы хотелось написать небольшой рассказ, чтобы иметь немного собственных денег.
Вернулся Ллойд. Он видел капитана, тот явно недоволен поведением Блэклока, допустившего сожжение домов. Ллойд повидал вождей на английском корабле; ему сказали, что посещать их, разумеется, разрешено. «Они ведь не преступники, а военнопленные». Говорят, что капитан вновь и вновь уверял Матаафу, и всегда в одинаковых выражениях, что, пока тот на борту корабля, жизнь его в безопасности. В конце концов Матаафа, кажется, понял, после чего все вожди повеселели и почувствовали себя свободнее. Издалека с немецкого корабля донесся громкий крик. Ллойд определил его как возгласы за кавой – нашей кавой. Капитан хочет послать какого-нибудь ответственного белого на Маноно и спросил, почему бы Ллойду не взяться за это, но Ллойд ответил, что сочувствует Матаафе. Затем Ллойд отправился на немецкий корабль, чтобы раздать провизию там, но ему вежливо сообщили, что беседовать с пленниками никому не разрешается.