В его руке большая корзина. Наверное, тяжелая, потому что он согнулся под ношей и у него на шее вздулись жилы.
— Что у тебя в корзине? — спрашивают полицейские.
— Виноград, — отвечает Ншан-ага.
Полицейские хохочут. Виноград весной? Ншан-ага запутался, не то сказал.
— Сушеный виноград, кишмиш, — исправляет Ншан-ага.
Полицейские требуют, чтобы он открыл корзину. Толпа бледнеет, ясно: Ншан-ага переправляет контрабандой патроны, и вот — попался.
— Какое несчастье! Его ждет тюрьма, ссылка, а то и виселица.
— Открывай корзину!..
Ншан-ага противится, умоляет отпустить его, уверяет:
— Открою, открою, только дайте в дом занести.
Но полицейские неумолимы, они раскрыли государственное преступление, их рвение будет вознаграждено.
Ншан-ага обращается к толпе и просит заступиться за него.
Никто не проявляет участия: боятся.
Наконец полицейские силой вырывают у него корзину. Раздается чей-то крик. Открывают корзину, и из нее с воплем и плачем выбирается женщина в чадре.
Ншан-ага остолбенел, уставился застывшим, растерянным взглядом в одну точку.
А толпа начинает громко и безудержно хохотать:
— Ншан-ага женщин корзинами таскает!..
— В корзине женщина оказалась!..
— Вай, дурак ты, дурак, женщину в корзину посадил!..
Женщина хочет убежать, но полицейские хватают ее.
Толпа разделилась на две части: одна окружает Ншана-агу, другая — женщину, хлопают в ладоши, издеваются.
Ншану-аге удается вырваться из окружения. Толпа, оставив женщину, бросается за ним.
— В корзине женщину нес, поймали…
Полицейские отпускают женщину, и та, как угорелая, пускается наутек.
Так никто и не узнал, кто она была и куда скрылась.
Ншан-ага же побежал к дому, но побоялся войти: толпа могла осадить дом. Понесся дальше, преследуемый улюлюканьем разбушевавшейся толпы.
Потом нырнул в узкую улочку, выбежал на широкую, — толпа не отставала, все росла, и шум усиливался.
Но найдя выхода, Ншан-ага снова свернул на улочку и пулей влетел в свой дом.
Преследователи столпились у дверей, долго не расходились, передавая из уст в уста историю, где уже вместо одной женщины в корзине были две…
Посмеялись битый час, пошумели и разошлись.
Выйти на улицу Ншан-ага осмелился только через несколько дней.
Проходили мимо нашего дома и караваны верблюдов, те, что Шли от Междуречья до Себастии и других торговых городов Малой Азии; а осенью, когда наши сады ломились под тяжестью плодов, возвращались в бескрайние пустыни, в вавилонские и арабские города, богатые бриллиантами и каменьями, сверкающими, как звезды.
Караваны привозили нам сладкие финики. С их приходом наш базар преображался. Город наполнялся мелодичным звоном бубенцов, протяжными, усталыми голосами верблюдов. Кроткие, мудрые верблюжьи глаза дышали миром, как небо пустыни. Верблюды молча взирали своими привычными к просторам глазами на стены нашей улицы, равнодушные к толпам мальчишек, которые бежали за ними, чтобы надергать шерсти на теплые носки.
Вот проходит верблюд, разукрашенный, как восточная невеста. На нем осколки зеркального стекла, бубенцы весенней звонкости, лоскуты щелка, разноцветные шерстяные нитки.
— Он — собственность караванбаши[22].
Хозяин каравана везет с собой семью, чтобы показать ей необыкновенные северные страны.
На спине разукрашенного верблюда — задернутые цветастым пологом носилки, которые покачиваются в такт его поступи. Лица женщин закрыты: снизу — до половины носа, сверху — до бровей; их черные глаза блестят и сверкают, как южное солнце. Женщины, полулежа на ярких подушечках, что-то жуют без конца, жуют неторопливо, с ленцой, подчиняясь ритму движения, мечтательными глазами разглядывают окна нашего города, крыши, мужчин, женщин. Верблюды покачивают их день и ночь — от вавилонских земель до малоазиатских городов и сел.
Караван собирается в путь. Подымается верблюд, взгляд устремляет на горизонт, слуга спешит приставить лесенку. Хозяин взбирается на носилки, располагается рядом с женой.
Поцелуи, звон бубенцов, ритмичный шаг каравана — все прелести путешествия.
Караван идет и день и ночь, останавливается, лишь что бы разгрузить товары, поторговать.
Когда караваи вступал в город ночью, песня его бубенцов звучала особенно нежно. Караван приближался медленно, таинственно. Полусонные хозяева покачивались в однообразном его ритме, пока он не останавливался на одной из городских площадей. А когда покидал город — оставлял в нашем звездном синем небе перезвон бубенцов.