На следующее утро в магазин вошла молодая женщина.
Один из продавцов поздоровался с ней и предложил сесть. Женщина слегка кивнула головой в ответ на приветствие и, достав из сумочки бумажку, протянула ему.
Продавец подозвал меня.
— Доброе утро, — сказала женщина.
— Доброе утро, — ответил я.
— Я миссис Шилд.
— Очень приятно, миссис, пойдемте я покажу вам ковры.
Миссис Шилд была высокой, стройной женщиной со смуглым лицом и иссиня-черными глазами, странно блестевшими, словно в них притаилась утренняя звезда. Она грустно улыбалась и была похожа на лилию, цветущую в ночи.
Я стал показывать ковры, отобранные ее мужем. Миссис Шилд говорила по-английски очень правильно, но с явным акцентом.
— Мой муж уверен, что я лучше разбираюсь в коврах, поэтому послал меня сюда. Правда, я с Востока, но ничего не смыслю в них. Надеюсь, вы поможете мне не осрамиться перед мужем.
— В таком случае, миссис, позвольте убрать эти ковры. Мы подберем с вами такие, за которые вам не придется краснеть.
— Буду признательна, — ответила она.
Я не ошибусь, если скажу, что миссис Шилд смотрела больше на меня, чем на разостланные перед ней ковры.
Я выбрал для нее саруг из мягкой шерсти с коралловыми цветами на голубом фоне.
— Сколько он стоит? — спросила она.
— Дорого, миссис, триста долларов. Но поскольку ваш муж ассигновал не более двухсот долларов, я оформлю это так, будто вы купили его с торгов прошлой недели.
— А сколько в таком случае он будет стоить? — заинтересовалась она.
— Со скидкой 180 долларов.
Миссис Шилд поблагодарила меня взглядом.
— Пожалуйста, отошлите этот ковер ко мне домой, я сейчас же оплачу его стоимость.
— Не беспокойтесь, сударыня, мистер Шилд обещал прислать чек в конце месяца.
— Нет, нет, я заплачу сейчас, у меня при себе есть такая сумма.
Она передала мне деньги, которые я отправил в кассу.
— Вы можете прислать ковер сегодня? — спросила она.
— Он будет доставлен вам на дом до вашего возвращения.
…Во мне заговорило любопытство; ведь я тоже с Востока, и мне захотелось узнать, откуда именно она.
— Простите, миссис, — осмелился я, — вы родом из какой части Востока?
— Из Аравии.
— Из Аравии?!
— Да, я арабка, — с печальным вздохом ответила миссис Шилд.
В этом вздохе я уловил глубокую скорбь. Меня поразила грусть ее черных глаз, под сводом тонких темных бровей.
— Вы тоже с Востока? — спросила миссис Шилд.
— Да, миссис, я из Турции.
Она, сочувственно посмотрев на меня, произнесла:
— Салам!..
— Салам!..
Ее приветствие согрело мою душу, как солнечный луч.
— Давно вы в Америке?
— Уже восемь лет.
— Вам нравится здесь?
— Как может нравиться эта страна? — воскликнула женщина, направляясь к лифту, дверь которого в этот момент открылась.
Она выделялась среди американок, стоявших в лифте, как выделяется роза среди других цветов.
Несколько дней спустя миссис Шилд опять появилась и нашей конторе.
Я сразу поспешил ей навстречу.
— Я пришла не за ковром, — сказала миссис Шилд, — я пришла увидеться с вами.
— Я хотел было позвонить вам, миссис, и пригласить на чашку турецкого кофе, но, честно говоря, не посмел.
— Есть тут поблизости кафе? — спросила миссис Шилд.
— Да, недалеко отсюда.
— Пойдемте, пожалуйста, — по-детски радостно предложила она.
Мы направились в кафе-ресторан «Константинополь», где подавали лучший турецкий кофе.
Там миссис Шилд рассказала о себе.
Ее муж, торговец страусовыми перьями, часто ездил на Восток — в Аравию, Афганистан, Египет и даже в Индию за товарами. Когда мистер Шилд впервые увидел ее, она была бесприютной бедной сиротой. Мистеру Шилду она понравилась, и он предложил ей выйти за него замуж и уехать в Америку.
— Я приняла предложение — это был выход из ужасной нищеты. И вот, я жена мистера Шилда, — закончила она.
— Но вы, должно быть, счастливы, миссис, — сказал я, — после стольких горестей и лишений — полное благополучие, богатство.
— О, не говорите, пожалуйста, о богатстве, — прервала меня она, — я так скучаю по Аравии, по нашим арабским скакунам, пальмам, по родному языку…
В ее печальных глазах я почувствовал затаенный жар аравийской пустыни.
— Там меня звали Эльхеме Бинт-эль-Талиб[35]. Теперь я миссис Шилд. Прошло столько лет, а я все еще не могу привыкнуть к своему новому имени. Мистер Шилд действительно любит меня и старается изо всех сил превратить Нью-Йорк для меня в рай. Но все его старания напрасны.
Я смотрел на миссис Шилд, и она мне напоминала одинокую пальму среди сыпучих песков или луч солнца, затерявшийся в облаках, — такая грусть чувствовалась в каждом ее слово, в каждом жесте.
— У меня одно заветное желание — раз, хотя бы один раз пробежаться босиком по жгучему песку и, увидев пальму, броситься в ее тень.
— Позвольте мне называть вас Бинт-эль-Талиб, — попросил я.
— Да, пожалуйста, я столько лет не слышала этого имени.
— Бинт-эль-Талиб, почему вы не попросите мистера Шилда отпустить вас на несколько месяцев в Аравию?
— Он боится, что я не вернусь больше. Нет, мне не видать уже ни пальм, ни горячих песков.
Я понял, что она, подобно редкостному южному растению, мерзнет и чахнет под холодными северными бурями.
Официант с подчеркнутой восточной любезностью подал нам две чашки кофе и удалился. Дочь Талиба грациозно протянула руку и взяла апельсинового цвета финджан[36]. На ее смуглом пальце сверкнул большой бриллиант. Заметив мой взгляд, остановившийся на драгоценном камне, женщина тихо произнесла:
— Поверьте, я отдала бы этот бриллиант за одну аравийскую песчинку.
Нельзя было не поверить в искренность ее слов.
— Бинт-эль-Талиб, вы похожи на финикийскую пальму, увезенную на север, — сказал я, — и напрасно мистер Шилд думает, что сумеет сохранить ее свежей и зеленой в этой стране цемента и бетона.
По щекам дочери Талиба покатились крупные слезы, сверкнувшие ярче, чем бриллиант, горевший на ее пальце.
— Я ненавижу автомобили, — сквозь слезы произнесла она, — мне бы так хотелось иметь арабского коня, я обняла бы его за шею и целовала…
В каждом ее слове слышалась острая тоска по родине.
Я вдруг вспомнил:
— На нью-йоркский ипподром привезли скакунов из Аравии, вы не хотели бы пойти на скачки со мной на этой неделе?
— С удовольствием, но при условии, что муж ничего не будет знать об этом. Он считает, что миссис Шилд не подобает посещать подобные зрелища.
— A как же вам удастся уйти из дому?
— Я скажу ему, что еду в оперу, мистер Шилд не любит музыки, и поэтому не поедет со мной.
— Хорошо, позвоните мне, когда вам будет угодно, и мы условимся о встрече.
Бинт-эль-Талиб тепло пожала мне руку.
Когда арабские кони вихрем понеслись по песчаной дорожке ипподрома, глаза дочери Талиба загорелись. Она, как завороженная, затаив дыхание, следила за их стремительным бегом.
Один из скакунов остановился прямо против нас. Казалось, его горящий, печальный взгляд, устремленный куда-то в пространство, ищет родное, далекое небо. Внезапно конь заржал. Это был крик необъятной тоски, прозвучавший как песня.
— Бинт-эль-Талиб, как похожа ваша судьба на судьбу этого скакуна, — тихо сказал я арабке.
Когда закончились скачки, она захотела пойти вместе со мной поглядеть на коней.
Нас проводили к лошадям. Арабка обняла одного из коней за шею, гладила по спине, целовала в глаза. Конь, чувствуя ласку, терся головой о ее плечи и печально смотрел на нее.
Мы покинули ипподром. Я взял такси для миссис Шилд. Взволнованная, она с трудом прошептала: