Там было тихо и безлюдно. Но это безлюдие, эта тишина успокоили Власа. Он пошел к своей койке. Рядом, с соседней койки, поднялась лохматая голова, и сонный голос произнес:
— А тебя давеча, дядя, борода какая-то спрашивала. Гость.
Влас удивился:
— Кто бы это такой?
— Не знаю... Сказал, что зайдет еще к тебе. Дело, говорит, есть...
Заинтересованный посетителем Влас стал дожидаться его вторичного прихода. Он ломал голову, старясь сообразить, кто его разыскивает, у кого к нему дело, какое это дело. Так прошло некоторое время. Наконец, посетитель пришел. Влас услыхал знакомый голос, спрашивавший кого-то у дверей:
— Медведев-то пришел?
И мимолетное досадливое чувство шевельнулось в нем: он узнал Некипелова.
Этот приход Некипелова и последующий разговор с ним остались памятными для Власа.
Некипелов прошел к Власу в барак, остро озираясь по сторонам, и, вместо приветствия, недовольно и обеспокоенно спросил:
— Ты пошто не приходил? Обещал понаведаться, а сам и глаз не показываешь!
— Работа... — пояснил Влас, улавливая в голос Некипелова злобу и недоумевая, почему тот гневается. — На работе я занятой...
— Работа! — презрительно передразнил Некипелов. И опять оглянувшись и погасив в себе озлобление, он предложил:
— Пойдем! желаю я с тобою по-душевному говорить. Пойдем на мое пристанище на тогдашнее!
Влас заколебался. Повадка Некипелова не понравилась ему. Но Некипелов пристал, и они пошли.
— Работа, говоришь? — протянул Некипелов, когда они вышли на улицу. — А на кой чорт тебе сдалась эта самая работа?
— А как же?
— Как же?! — передразнил Некипелов. — Ты на их работаешь, а они тебя по шеям, по шеям!..
Влас промолчал и пытливо оглядел земляка. Лицо у того было злое, глаза смотрели исподлобья, а губы сжаты были в жесткой острой усмешке.
— Понравились, видать, тебе порядки! В работниках, не иначе, сладко тебе робится? — с издевкой продолжал Некипелов. — А я-то, признаться, думал, что ты мужик совестливый, крест у тебя на груди, думал, имеется...
— Это почему же, я, выходит, не совестливый? — вспыхнул Влас.
— А потому... Сам должон догадаться, не ребенок годовалый!
— Невдомек мне.
— Мы с тобой об чем тогда разговаривали, на постоялом?
— Ну, об разном...
— Забыл?
— Может, и забыл... — раздумчиво сказал Влас. — Выпивши я был. В голову ударило.
— Значит, забыл? — как-то по-хозяйски, придирчиво повторил Некипелов. — Так, значит, и запомним... Запомним, что ты как ветер в поле: то в одну, то в другую сторону дуешь!
Уловив обидное для себя в голосе Некипелова, Влас остановился.
— Об чем разговор? — резко спросил он. — Ты что, Никанор Степаныч, об себе думаешь? Должен я тебе, что ли? Пошто глотку на меня дерешь? Этак-то...
— Я глотку не деру... — сразу сдерживаясь, спохватился Некипелов. — У меня, вишь, сердце закипает: сволочи напроходь оказываются все!.. Я к тебе, как к другу, оногдысь сунулся. Могли бы мы иметь с тобой дело. Большое дело. Ждал я тебя. Мне к тебе не с руки на постройку эту было итти. Ждал я тебя. Ты тогды ведь обещанье дал, что придешь. А надул, обманул.
— Большое дело? — удивился Влас.
— Да. Я тебя с понимающими людьми соображал свести, а ты спрятался от меня.
— Недосужно мне было. Говорю тебе, работа. Ну, а заодно еще и промашка у нас там на постройке выскочила.
Некипелов при слове «промашка» насторожился.
— В каком роде? — быстро спросил он. — Что за промашка?
— Худое дело, — вздохнул Влас, — парня прикончили и, скажи на милость, самым бессовестным манером.
— Как?
Влас рассказал. И пока он рассказывал, лицо Некипелова менялось: сначала на нем было напряженное внимание, потом внимание сменилось сдержанной радостью и, наконец, когда Влас поведал о комиссии и собрании, внимание и радость сползли, и бурная злоба прилипла к его щекам, зажглась в глазах, задрожала на губах:
— У, гады! Изничтожили православного рабочего человека да еще тень на других наводят!.. До чего, господи, доходит, до чего доходит!.. Ну, что же ты своим умом об этом разумеешь? — обратился он к Власу.
— Темное дело... — уклончиво сказал Влас: — Ежели разбираться, так изнистожение, оно идет не с той стороны, откуль ты соображаешь.
— Не с той стороны? С какой же?
— От вреда это. Мешают некоторые... подстраивают. А потом — то да се. Говорю, темное дело!
Некипелов снова оглядел Власа, словно впервые увидел его по-настоящему.
— Скажи на милость! — зло рассмеялся он. — Ишь, какой ты понимающий стал! Учат тебя этому али как там, на постройке?!
Не поддаваясь на насмешку, Влас сдержанно сказал:
— Сам учусь. Мое обученье — ухо да глаз. Примечаю самостоятельно и в понятие вхожу. Вот в этом деле я так понимают: орудуют лихие люди, мешают работать. И что им надо?
Некипелов рванул себя за отросшую бороду и сверкнул глазами на Власа:
— Представляешься ты али в самом деле этакий ты агнец, прости боже?
— Мне что представляться? Я как понимаю, так и говорю.
В это время они подошли к постоялому двору. Молча прошел Влас за Некипеловым по грязному двору.
И опять, как несколько недель назад, угнездились они на постоялом дворе в задней, укромной комнатке. И снова, как тогда, на столе появились поллитровка, хлеб и огурцы. Но когда Некипелов разлил водку по стаканам, Влас отрицательно покачал головой:
— Не стану, Никанор Степаныч, пить. Не неволь!
— Немножко-то можно! Ну, а ежли душа не примает, не стану неволить. Не пей. — Некипелов поднял свой стакан, поглядел на него на свет и, сморщившись, отпил из него больше половины. Затем понюхал хлебную корку, стряхнул с бороды крошки и вздохнул:
— Лихие, сказываешь, люди там, на постройке твоей, орудуют? Так ты, Влас Егорыч, понимаешь?.. А я тебе честно скажу: плохое твое понимание! Супротивное совести и душе твое понимание!.. Не лихие люди, не злодеи, а, может, мученики, друг мой, в этом деле на распятие, на растерзание идут... Слыхал... — Некипелов потянулся к Власу и понизил голос, — слыхал, до чего дошло: с церквей колокола сымают, священнослужителей в подвалы садют, последние храмы божии закрывают!... И идет укрепление царства антихристова! И ежли безропотно поддаваться, так и впрямь антихрист одолеет!.. Вот... Вот я тебе оногдысь сказывал про понимающих людей, про таких, кои разные науки произошли. Противятся они нонешней всей этой чертопляске, прости господи! не поддаются!
— Не поддаются? — настороженно переспросил Влас.
— Ни в коем разе! — жарко подтвердил Некипелов. — Стоят крепко! Уповают, что в концы-концах изничтожится вся эта держава!.. И заметь, Влас Егорыч, не только уповают, а и действуют! Понимаешь, — действуют!
— Действуют?! — как эхо отозвался Влас. — Кто такие и по какому смыслу?
— Кто такие? Чудак! Люди разные. Не хуже, дружище, нас с тобой... Да не только здесь, у нас в Рассее, а сама заграница, иностранных держав первые люди!
— Действуют... — повторил Влас, устремив взгляд на поблескивающую бутылку, точно увидал там, внутри нее, что-то неуловимое, но такое знакомое.
Некипелов схватил свой стакан, поднес его к губам, но не отпил и сразу же поставил обратно на стол.
— Всего мира христьяне... Понимаешь, не как-нибудь, а всего мира! И имеются и здесь, вокругом... Ежли смотреть по-просту, без науки и соображенья, так выходит все шито-крыто, выходит, что крепка, мол ихняя держава, а по сути, Влас Егорыч, по сути — крепости в ей некорыстно. Не устоит! — Некипелов раздул ноздри и задрал голову кверху, и, когда задрал ее, то желтый кадык на его шее выпятился и стал упругим.
— Не устоят! — стукнул он крепко сжатым кулаком по столу. — Истинный бог, не устоят!..
Влас медленно поднялся на ноги. У Власа были хмуро сдвинуты брови. У Власа голос звучал холодом и неприязнью.
— Ты пошто, Никанор Степаныч, мне об этаком толкуешь? — в упор спросил он Некипелова. — Куда ты гнешь? Об державах иностранных ты к чему разговор ведешь? Я, што ли, не знаю об державах иностранных? Забыл ты разве, что я в партизанах был? Забыл?.. А мне памятно это. Я видывал, брат, всякое... Чехов перевидал я, румынов, поляков! Наводили они порядки на нашу землю! Еще и посейчас плачет она от ихних тех порядков!.. Ты мне не тычь в глаза державами иностранными! Не тычь! На кой чорт они тогды сунулись в наши дела? Рвать себе добро наше захотели!.. Когды чехи уходили но домам, мало они добра всякого нашего ухватили? мало они пограбили землю нашу?.. То-то! Для ради грабежу и помочи старому режиму сунулись они не в собственные свои дела. Для ради прямого разбою!..