Всю ночь Апет с товарищами искали Сирануш, но нигде не могли ее найти. Не нашли и сыновей Османа. В доме старого Османа никого, кроме старухи, не было. Она уверяла, что не знает, куда ушли муж и сыновья. Апет всю ночь бегал по городу, заходил во все турецкие дома, просил, угрожал, но ничего не добился. Он вернулся только на рассвете и, сев у порога, горько зарыдал.
— Стыдно, Апет! А я — то думал — ты настоящий мужчина! — рассердился Гугас. — Слезами делу не поможешь. Нужно отомстить за все. За наших матерей, за невинных детишек, за поруганную честь наших сестер и невест.
Ранним утром на город двинулись аскеры из близстоящих гарнизонов. Удержать город, выстоять против частей регулярной армии было немыслимо, и около пяти тысяч женщин, детей и стариков под охраной четырехсот вооруженных людей поднялись на гранитную гору в крепость, чтобы укрыться за ее стенами.
Все, что можно было взять с собой, взяли. Туда же угнали уцелевший скот, перетащили муку из амбаров Манукяна, который долго колебался, подниматься ему со всеми в крепость или остаться в городе, но, сообразив, что аскеры сгоряча могут убить и его, пошел со всеми.
Аскеры попытались с ходу штурмовать крепость, но после трехчасовой перестрелки и неоднократных атак откатились обратно и осадили крепость по всем правилам военного искусства.
Караванщик Гугас в эти горячие дни сразу стал душой обороны, и люди беспрекословно подчинялись его неукротимой воле, чувствуя, что только железная дисциплина, вводимая Гугасом, может спасти положение.
В первый же день Гугас создал несколько групп: продовольственную, санитарную и строительную, организовал штаб обороны из сведущих в военном деле людей, прежде служивших младшими офицерами в турецкой армии.
По его приказу старик Мазманян, ставший во главе хозяйственной группы, должен был реквизировать у всех семей продовольствие, захваченное ими с собой в крепость, устроить склад и организовать нормированную выдачу пищи.
Строительная группа мобилизовала всех трудоспособных людей на работу по созданию опорных пунктов в наиболее опасных местах. Люди ремонтировали развалившиеся от времени стены крепости, рыли ходы сообщения между опорными пунктами.
Санитарная группа во главе с врачом следила за чистотой и порядком и делала все, что можно было сделать в условиях осады, чтобы оградить людей от эпидемических заболеваний. Усилиями санитаров в укромном месте было организовано нечто похожее на больницу, где ухаживали за ранеными и тяжелобольными.
Гугас был неутомим. Он следил за всеми работами, подбирал и назначал командиров, спускался к бойцам в опорные пункты, давал советы, организовал отливку пуль, зарядку использованных гильз. Он даже находил время, чтобы сердечным и словами подбадривать упавших духом женщин и стариков.
Старая крепость на гранитной горе вскоре стала неприступной.
Глава девятая
В крепости
Неудачные попытки овладеть крепостью несколько охладили пыл аскеров в первый день. В следующие, дни особой активности они не проявляли. Осада крепости ограничивалась ленивым обстрелом крепостных стен из винтовок. По вечерам, когда из уцелевших в городе мечетей раздавался призыв муэдзина к намазу, обстрел прекращался совсем и в долине наступала мертвая тишина.
Солнце по-прежнему медленно совершало свой путь к горам, чтобы в назначенное время спрятаться за их высокими вершинами и уйти на ночной покой. В часы заката горы, луга и пастбища так же, как и раньше, окрашивались в разнообразные цвета: золотой, зеленый, желтый; только среди высоких, сочных трав не паслись уже жирные курдючные бараны и чабаны не высвистывали свои песенки на свирелях. Вокруг стало безлюдно, мертво.
Когда солнце исчезало совсем, вершины гор еще долго купались в золотистых лучах, и вдруг мгновенно наступала густая темнота; на небе один за другим зажигались огни многочисленных звезд, словно их рассыпала невидимая рука. Долина погружалась в ночную дремоту. Ничто не напоминало об осаде, крови и людской злобе.
Среди ночной тишины часто раздавались звуки печальных песен. Пели и в крепости и под горой, в лагере аскеров. Кто знает, о чем думал, что вкладывал в свою песенку поющий ее в осаде? То ли он оплакивал поруганную любовь? Или жаловался на горькую судьбу, выпавшую на его долю? Под горой молодой аскер в это время пел, вспоминая покинутую им деревушку, дым родного очага, журчание речки, дорогие его сердцу лица.
А на окраине городка пожилой турок выходил на порог своей уцелевшей от пожара хижины подышать свежим воздухом. Он с тоской в глазах долго смотрел на развалины родного города, на опустевшие луга и, прислушиваясь к звукам печальной песни, доносившейся из осажденной крепости, никак не мог понять: почему люди грызутся между собой, словно хищные звери? Почему его доброго соседа, мясника Хачика, с которым он вырос вместе и провел столько приятных вечеров, загнали в крепость и собираются убить?
Не находя ответа, турок покачал головой и опустился на камень около своего порога. Он долго думал о несправедливостях, царящих на этой грешной земле. Сердце его щемило от тоски.
Утром, с рассветом, все начиналось сначала: стрельба, убийства, уничтожение…
Осажденные, понемножку придя в себя после страшных потрясений, начали налаживать жизнь в новых, непривычных для них условиях. Каждая семья, выбрав себе яму поудобнее, обкладывала ее камнями и устраивала нечто похожее на жилье. В назначенный час все ходили за продуктами. Особенно строго выдавалась вода — не больше стакана на человека. В крепости ее было мало, колодцы находились на южном склоне горы, а стены вдоль дороги, ведущей туда, во многих местах, обвалились, и турки непрерывно обстреливали идущих за водой. Днем пробраться к колодцам было невозможно. Воду носили только ночью — и то в ограниченном количестве: и там, в колодцах, запас воды был невелик.
По утрам Мурад с другими подростками помогал восстанавливать разрушенные стены, а когда жара становилась нестерпимой, ребята садились в безопасном месте и наблюдали за долиной. Сейчас все неразлучные друзья были вместе: Мушег, Качаз, Ашот. Во время резни они спрятались в огороде и спаслись. Мурад встретился с ними только в крепости. Ашот остался один, его мать и пятеро братьев и сестер погибли. Сейчас он жил недалеко от Мурада вместе с семьей Качаза.
Однажды в полдень ребята сели под скалой и стали наблюдать за турками. В долине кое-где мелькали белые палатки, между ними, как муравьи, сновали аскеры, а по дороге двигались арбы.
— Нагнуться бы к арыку и напиться досыта! Я бы сейчас больше ничего не хотел! — воскликнул Качаз.
— Потом залезть на дерево и сорвать сочную грушу, — добавил Ашот.
— Когда я вспоминаю груды свежих лепешек, лежащих на подносе, жареное мясо, кислое молоко, просто слюнки текут, — сказал Мушег. — Удивляюсь: почему мы тогда не все съедали? Бывало, встанешь из-за стола, на подносе половина еды осталась. Сестра моя Астхиг все капризничала: «Этого не хочу! Это не буду!» А сейчас бы хоть самых черствых лепешек!
Вдруг раздался оглушительный гром, и вслед за ним что-то с визгом ударилось о скалу. Это был снаряд. На седьмой день осады турки на горах против крепости установили орудия и стали систематически разрушать и без того ветхие ее стены.
Ребята поспешно разбежались по ямам. И здесь людей охватил страх. Мелкие гранитные осколки дождем сыпались в ямы, а при прямом попадании эти ямы превращались в могилы для целых семей.
Иссякали продукты. Кончилась вода: днем и ночью турки обстреливали дорогу, ведущую к колодцам.
Наступил август. От палящего солнца некуда было спрятаться: ни деревьев, ни тени в крепости не было. Короткие ночи не приносили прохлады. Накаленные камни за ночь не успевали остывать. Люди шли к колодцам за водой, хотя дорога туда была усеяна трупами и предательская луна освещала крепость как днем.
Положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Начались голод и болезни. Мазманян выдавал лишь по нескольку вареных бобов на человека. Голодные умирали молча, без жалоб и стонов. Никто не оплакивал близких, хоронили молча.