Закончив последний абзац, я заперлась в ванной, чтобы не мешали рыдать, а когда все ушли, начала шестисотстраничную рукопись с начала.
Мы знали наизусть многие рассказы и целые главы из его романов. Подражая кумиру, мы и друг с другом разговаривали короткими, отрывочными фразами, копируя типичные хемингуэевские диалоги. Например, из «Прощай, оружие»:
– Слышишь – дождь.
– Сильный дождь.
– А ты меня никогда не разлюбишь?
– Нет.
– И это ничего, что дождь?
– Ничего.
– Как хорошо. А то я боюсь дождя.
– Почему?
– Не знаю, милый. Я всегда боялась дождя.
– Я люблю дождь.
– Я люблю гулять под дождем, но для любви это плохая примета.
– Я тебя всегда буду любить.
Текст, прямо скажем, малосущественный, но подтекст нам казался бездонной глубины. Играя в его героев, мы и себе придумывали роли. Мы писали друг другу письма хемингуэевским телеграфным стилем, за которым в пресловутом подтексте тоже пытались выразить горечь нашего потерянного поколения.
Несколько раз в жизни, к сожалению, безуспешно, я пыталась проникнуть во «взаправдашний» мир Хемингуэя.
Через полгода после приезда в Штаты американские друзья пригласили меня погостить во Флориде, в Ки Бискэйне. Там на пристани пришвартовываются моторные катера после рыбной ловли.
Трое рыбаков поднимали краном огромную рыбу-меч. Вокруг собрался народ, и молодые люди возбужденно рассказывали, как эту рыбу ловили… Мне послышался прямой текст из повести «Старик и море». А сами ребята казались живым воплощением Гарри Моргана из романа «Иметь и не иметь» – рослые, белокурые, в клетчатых рубахах, на загорелых руках сверкают рыбная чешуя и капли морской воды. Меня закрутил такой эмоциональный смерч, что я забормотала на своем убогом английском, как я обожаю Хемингуэя и какое счастье, что мне довелось встретить прототипов его героев. Похоже, рыбаки этой фамилии никогда не слышали. Они уставились на меня с изумлением. Наконец, один сказал: «What are you talking about, ma-am?» («О чем это вы толкуете?») Второй, более учтивый, протянул мне руку: «Джим Хоган. А вас как зовут?» А третий, грубиян, пробормотал: «What a nuts!» («Какая-то ненормальная!»)
В студенческие годы моим любимым романом была «Фиеста» («И восходит солнце»), а любимой литературной героиней – Брет Эшли.
«Брет – в закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная, как мальчик, – была необыкновенно хороша… Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни одного изгиба…»
Видит Бог, нелегко было на нее походить. Леди Брет, богатой титулованной англичанке, в романе тридцать четыре года. Она окружена стаей поклонников, умна и красива. Ее небрежная элегантность подчеркивается мужской фетровой шляпой. Она выше нравственных предрассудков и настолько раскована и свободна, что, любя Джейка, интенсивно крутит романы то с Робертом Коном, то с Майклом, то с тореадором Педро Ромеро.
Мне тогда было семнадцать лет. Ни титула, ни денег, ни любовников, ни фетровой шляпы. Есть только короткая стрижка и юбка с джемпером. Невозможность быть Брет Эшли рождала километры рифмованных жалоб. Некоторые я помню до сих пор:
Действие «Фиесты» происходит в Париже, Памплоне и Сан-Себастьяне. Существование Парижа у меня не вызывало сомнений, и мое отношение к нему прекрасно выразил бард Юра Кукин:
А вот Памплона и Сан-Себастьян, казалось, вообще не существуют в реальном мире, а являются выдумкой Хемингуэя вроде гриновских Зурбагана и Гельгью.
Когда я, наконец, впервые очутилась во Франции, то начала «открытие» Парижа именно с Хемингуэя. Я отправилась на Монпарнас, в «Купол» и «Ротонду» – любимые кафе моего кумира, надеясь ощутить их особую атмосферу и литературный дух. Разговорившись с хозяином «Ротонды», я спросила, помнит ли Хемингуэя кто-нибудь из служащих. «Нет, – сказал он. – Никого из тогдашнего персонала уже нет в живых». В утешение он подарил мне копию меню. На ярко-оранжевой обложке – факсимильные росписи знаменитых посетителей. Каких имен там только нет! Хемингуэй со всей своей компанией, включая Скотта Фитцджеральда и Эзру Паунда, Сартр, Кокто, Пикассо, Модильяни, Матисс, Брак, Шагал, Коро, Леже, Утрилло. А также Ленин и Троцкий…