– Откуда ты знала, что я сегодня приеду? Это получилось совершенно случайно… Я три дня назад вышел из больницы. А тут мне вдруг позвонили…
Если бы я не ждала его, то не узнала бы в этом измученном старике моего подтянутого, красивого, элегантного мужа. У меня ком застрял в горле, когда я смотрела на темное заострившееся лицо, покрытое седой щетиной, редкие седеющие волосы, провалившиеся виски… А ведь ему было сорок два года. Плакала и не могла успокоиться.
– Я ждала тебя утром, а ты приехал вечером…
– Почему вечером? Я приехал в 10 часов утра.
– Что?! Где же ты был целый день?
– Понимаешь, всем из эшелона выдавали на станции хлеб… И я простоял в очереди восемь часов. – Он снял со спины и развязал рюкзак. – Вот… две буханки.
Квартирные соседи
В сентябре 1944 года мы с Нулей вернулись в Ленинград, в коммуналку на улице Достоевского, 32, где нас уже ждали мама с папой, и прожили в ней еще двенадцать лет. Улица наша была знаменита Кузнечным рынком и Ямскими банями. Рынок опровергал измышления клеветников России о нехватке при социализме сельскохозяйственных продуктов, а бани, имевшие соблазнительную репутацию рассадника разврата, опровергали модную позже фразу, что в СССР «секса нет».
Дом наш постоянно боролся за звание «Дома коммунистического быта», лестничная клетка – за звание «Лестничной клетки коммунистического быта», квартира, соответственно, – «Квартиры коммунистического быта». В коридоре, действительно, паркет был весь натерт, но над кухонными столами – а их умещалось пять – висело пять засиженных мухами лампочек, провозглашая победу частной собственности над коллективизмом.
Долгие годы квартира жила кипучей, но тривиальной жизнью, не заслуживающей отдельной главы в мемуарах. Но однажды – одно за другим – случились два необычайных события. В первой от входа комнате была обнаружена предательская измена, а в ванной совершено убийство.
…Налево от входной двери проживал инженер Ленгаза Наум Львович Боренбойм с супругой Фаиной Марковной. Нёма являл собой полноватого господина пятидесяти лет, в меру лысого, в меру жуликоватого. Девиз его был: «Я люблю тебя, жизнь!» Фаина Марковна, ровесница мужа, выглядела представительницей предыдущего поколения. Гастриты, панкреатиты и прочие сюрпризы желудочно-кишечного тракта покрыли ее лицо желтоватой охрой. Душа же была снедаема язвительностью и сарказмом.
– Ей, суке, только б подкусить и надсмеяться, – жаловались Сенька Крыша, шофер овощебазы, проживающий с сестрой Валькой напротив нашей двери, и Василий Бочкин, занимающий комнату перед кухней.
– И всё исподтишка, лахудра недокрашенная, – вторила Лиля Кузина, паспортистка жилконторы, живущая в бывшем дедовом кабинете.
Однако соседи были лишь случайными жертвами ее насмешек. Главной мишенью сардонического Фаининого ума служил ее муж Наум Львович, веселый и кроткий, с голубыми навыкате глазами. И все догадывались почему. Нёма был ей неверен.
Правда, шашни его протекали в глубоком подполье, – Фаина билась в поисках улик, но тщетно. Ни бюстгальтера в кармане, ни следов помады на шее, ни даже телефона на клочке бумажки. Флюиды измены постоянно носились в воздухе, а ущучить прелестника не удавалось – хитер был Боренбойм и осторожен.
Но однажды Нёма нарушил заповедь «Не греши, где живешь», и возмездие тотчас настигло его. Обольстила Боренбойма соседка Кузина. Лиля имела за плечами всего тридцать лет, была натуральной блондинкой и, несмотря на дугообразные ноги кавалериста, выглядела эффектно. Ее личная жизнь особо расцветала в отпускной период на Черноморском побережье Крыма и Кавказа.
Но однажды трезвый ум подсказал Лиле, что нечего за тридевять земель киселя хлебать, когда буквально за дверью существует староватый, но ласковый и нежадный Нёма Боренбойм. И Лиля намекнула, что Наум Львович имеет шансы. Польщенный, он приволок ей на Восьмое марта духи «Огни Москвы» и веточку мимозы. Дважды они тайно сгоняли в кино, один раз Нёма попросил у приятеля ключ и развлекся с Лилей в чужом кооперативе. Но в целом роман тлел невинно на ограниченном пространстве: кухня – ванная – коридор… И вот однажды их попутал бес.
В теплый вечер Кузина публично причесывалась перед зеркалом в передней. Наум Львович крутился рядом под видом «позвонить по телефону». Кокетливо сдув волосы с гребенки в сторону Боренбойма, Лиля сказала:
– Между прочим, у меня завтра день рождения. Гостей я не зову, надоели хуже горькой редьки, а Тамарка мне банку крабов оставила.
– Что вам подарить, Лилек? – всполошился Боренбойм.
– Вас самих, Немочка. Мечтаю справить вдвоем… И даже надеюсь…