Дентон долго молчал. Даже слишком долго. Художник уже успел дорисовать портрет и, развернув его в сторону заказчика, почти пропел: «Та-дам!». В слабом свете межстанционного перегона, портрет, надо заметить, выглядел пугающе, впрочем, как и «оригинал». Дентон долго всматривался в свое изображение с каменным выражением лица, после чего произнес, доставая откуда-то из складок одежды пистолет:
— Выгляжу прямо, как Ангел тьмы какой-то, — после этого разрядил обойму в свой же портрет. Эхо выстрелов гулко разнеслось по переходу, заставляя лоточников и челноков с криками и воплями бросать свои товары и разбегаться в стороны, или падать на месте от испуга. Откуда-то с конца перегона уже раздавались крики охранников и военных, бряцающих своим оружием. И только один Художник стоял и в недоумении смотрел на свою вконец испорченную работу, не понимая действий Дентона. Тот же, пряча пистолет, заговорил тяжелым и жутким голосом.
— Знаешь что, Иван? Я ненавижу себя и свою работу. В основном из-за того, что иногда мне приходиться убивать людей. Не далее, как вчера, я уничтожил вот этими руками и огнеметом целую станцию. Целую, понимаешь? И лишь потому, что у них там началась эпидемия какой-то неизлечимой болезни. И чтобы эта зараза не поползла дальше по метро, я их всех уничтожил. Не я, конечно, один. И мне подобные, как ты сказал, там были. Я ненавижу себя, ты не представляешь как! Но это не дает мне право отказаться от этой работы. А все потому, что я видел счастье в глазах. Всего несколько раз. Но этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь! И я не брошу никогда свою работу, именно поэтому. Что хочу увидеть его еще, и не однократно! — Он посмотрел в сторону подбежавших охранников. Те, увидев Дентона, в нерешительности остановились. Видимо охотник был известной личностью, по крайней мере, в военных кругах.
— Знаешь в чем твоя главная ошибка, Художник?
— В чем? — Глухо промямлил Иван.
— Не в тот момент ты рисуешь людей, не в минуты счастья. Я же видел глаза девочки, когда ее отца спасли из-под завала. Видел глаза больного астмой умирающего старика, когда его приемного сынишку приняли к себе добрые люди. Видел глаза матери, когда ей вернули потерявшегося год назад ребёнка. Я видел достаточно счастья Художник, чтобы уверовать в жизнь и людей, живущих пусть и скотской, но вполне нормальной жизнью…
— Мистер, Дентон, — вдруг прервал его юноша, отчего черты лица охотника проступили как-то резче, явственней. И от взгляда Ивана не ускользнуло, что это обращение было явно знакомо охотнику. И ему было сейчас плевать, что от этой фразы напрягся он, напряглись за его спиной военные. Главное сейчас — это сомнение в его профессиональных навыках, а этого юноша очень не любил. — Или как там у Вас было принято раньше? Или Вы хотите сказать, что я настолько плохой художник и не смог разглядеть Ваши иностранные корни?
— И? — Напряженно проговорил Дентон. — Какое отношение это имеет к нашей дискуссии?
— Самое непосредственное, — заверил Иван. — Так может, для начала расскажете, как Вы появились в России? Родились, али как? Готов поспорить, что родились, иначе, хотя не факт, был бы еле заметный акцент.
— Опять не в самую точку, — заметил Охотник и почему-то загадочно улыбнулся, что, собственно говоря, вышло не совсем «загадочно», а несколько зловеще. — Вот вроде бы суть, но как-то «не до конца». Приехал я сюда. — Он снова заговорил односложными фразами, будто воспоминания давались ему с трудом, или шли неохотно, давно вытесненные памятью в качестве не самых приятных. — Родом из Детройта, штат Мичиган. Хорошее это было лето. Одно из самых… Самых красивых в моей жизни. И было полно любви… — Он снова сел на стул, словно собирался рассказывать эту историю еще долго. Военные на заднем фоне немного расслабились, но расходиться пока не собирались, занялись кто чем: кто-то смотрел на ботинки, кто-то расхаживал туда-сюда, а кто-то откровенно любовался рисунками художника. Но вдруг, Дентон резко оборвал свой так заманчиво начинавшийся рассказ. — Но не будем об этом. Не вижу смысла ворошить старое.