— Опять мямлишь, Ямомото! — недовольно пробасил Воронин. — Снова. Упор лежа принять! Двадцать отжиманий!
Как бы подростки ни умели сдерживать себя, но в этот раз недовольство подавить не смогли. Еле слышимый гул ворчания раздался над строем, пока мальчишки принимали упор лежа. Мичман удовлетворительно хмыкнул и добавил:
— Сорок отжиманий! — далее он, довольный, пошел вдоль шеренги отжимающихся юношей, выговаривая слова: — Все, что не убивает, делает нас лучше. И если бы ты, Ямомото, был способен это понять своим слабеньким умишком, то вопросов бы не возникло. В наше неспокойное время если один человек выбывает из жизни по любой, даже идиотской причине, остальные неукоснительно делят его обязанности. Они закрывают ту брешь, которая образовалась из-за выхода из строя их товарища. Это всем ясно?
— Так точно!
— Не слышу!
— Так точно! — шесть глоток разом, почти синхронно, выдавили из себя воздух.
Ямомото, под недовольное сопение сверстников и шум собственного дыхания, обдумывал план. Отпроситься не получилось, но, может, получится как-нибудь по-другому откосить от занятия? Он чувствовал, что нужен Чекову: что-то должно произойти, а товарищеское плечо всегда лучше полного одиночества. Единственной возможностью было причинение себе какого-нибудь вреда, так что рында дозорного, отбивающая на Морзе команду «краб», лишь взбодрила его. Теперь есть возможность слинять с урока. Правда, попотеть все же придется.
— Встать! — скомандовал Воронин. Подростки повскакивали и дружно закрутили головами, стараясь разглядеть за железными пластинами краба. — На два часа от меня. Панов!
— Я!
— Головка от патефона! Что в первую очередь важно при охоте на краба?
— Быстрота… — высокий и худой мальчишка выжидающе уставился на учителя.
— Неверно! Орлов!
— Точные действия охотников.
— В точку! Запомните: вы — команда! Вы, мать вашу, одна слаженная команда! В одиночку — спрячьте геройство в задницу и ноги в руки; с крабом можно справиться только группой. Почему, Ямомото?
— Единственная стратегия при встрече с крабом — обездвижить его. А это восемь конечностей. По одной на каждого. Остальные, не занятые ногами, должны постараться отсечь их быстро и любыми способами, — отчеканил Фудзи, вспоминая наставительные речи старшего мичмана.
— Верно! — Воронин на секунду остановился, внимательно осмотрев подопечных, и быстро скомандовал: — Вы знаете, где снаряжение! Вперед, салаги! Считайте, что испытание началось! — и уже вдогонку: — Если сегодня никого не придется хоронить, я буду несказанно рад…
В хижине всегда держался терпкий запах смолы. Данила запомнил его с детства. Как и шершавые стены, состоящие из переплетенных ветвей ольшаника и кедрового смолистого стланика. А также скрадывал все остальные запахи: пота, рыбы, даже перегара Нахима. Как и предполагал подросток, сейчас, после визита тральщика, он поглощал ягодно-ореховую настойку. Мужчина сидел за столом и задумчиво пялился на мутно-коричневую жидкость, плескавшуюся на дне бутылки.
Данила поприветствовал отчима, достал старенький потрепанный рюкзак и принялся складывать туда необходимые для похода вещи.
Мужчина, казалось, задумался о чем-то далеком и давно прошедшем. Серые глаза, не мигая, смотрели на бутылку. Борода и волосы топорщились в стороны. Видимо, Нахим не находил себе места после визита тральщика. Сложно было представить, что капитану первого ранга всего пятьдесят лет, настолько сморщилось сейчас его лицо. Возможно, поэтому его и считали стариком.
— Юр, — наконец тихонько заговорил Данила. Как и любой другой пасынок, отчима он привык называть без отчества, — можешь одолжить мне свой нож?
— Зачем он тебе? — хмуро спросил тот и, словно только что заметив, окинул подростка затуманенным взглядом. От него не укрылось, что Данила слегка морщится, наступая на правую ногу.
— Я в поход собираюсь на южную часть Шишки, — соврал Чеков. — Хочу осмотреть старые укрепления… Ну те, что со времен Второй мировой… Ну, нож так — на всякий случай.
— У вас же уроки…
— Нет. Сегодня — нет, — соврал Чеков.
— Не пущу! — нахмурился Нахим.
— Но у нас правда нет уроков, — затараторил подросток.
— Нет. Не пущу, — это было сказано твердо, что ясно дало понять Даньке: Нахим так и останется неумолим.
— Почему, Юр? Может… — предпринял Чеков последнюю попытку, но мужчина вновь прервал его.
— Без всяких «может». Не пойдешь! — Дальше спорить было бессмысленно: Нахим сказал — Нахим сделал. Всегда так. Даже многие взрослые ломали об эту скалу лучшие доводы, которые быстро и вдребезги разбивались на множество осколков сожаления. И тут действительно ничего нельзя было поделать.