— Давай постоим минуточку, чего лезть в самую гущу, всё равно торопиться некуда. Сейчас немножечко схлынет, тогда и пойдём. — Обернувшись, Люба поискала глазами свободное место, но родители, желающие увидеть торжественное вступление своих ненаглядных чад в храм науки, стояли сплошной стеной. — Может, пока отойдём к забору?
С трудом сделав несколько шагов, Люба и Лида протиснулись к сетке и, заняв оборонительную позицию, стали ждать, когда схлынет людское море. Следом за первачками ушли вторые, потом третьи, потом четвёртые классы, и, понемногу рассеиваясь, толпа у входа начала редеть.
— Пятый «А», не задерживайте движения! Возьмитесь за руки, сейчас наша очередь! Будьте внимательны… Пошли!
От прозвучавшего за спиной голоса Любаня вздрогнула, и лицо её моментально покрылось бледностью.
— Люб, ты чего? — испугавшись за подругу, Лидия схватила Любину руку, но та, вырвав ладонь, резко обернулась к забору. — Люб, что с тобой?
— Не может этого быть! Этого просто не может быть! — вцепившись в сетку пальцами и провожая Марью долгим взглядом, Шелестова горько рассмеялась. Маленький шарик Земли повернулся вокруг своей оси, и, вопреки логике и здравому смыслу, насмехаясь над пространством и временем, в одной точке вновь сошлись две человеческие судьбы.
— Голубикина! — Упитанная телефонистка наклонилась к самому окошечку, отгороженному от общего зала толстым стеклом. Нетерпеливо передёрнув плечами, должностное лицо с ярко-рыжей от хны кучерявой копной волос чмокнуло и, видимо, для большей солидности сложило губы колечком. — Не задерживайтесь, поскорее подходите к окошку! — в голосе дежурной явственно проступили официально-начальнические нотки, к которым она сама прислушивалась с нескрываемым удовольствием.
— Ты чего кричишь? — отразившись от холодных каменных стен гулким эхом, голос Анастасии Викторовны затих где-то под самым потолком, видимо, попав в сети махровой паутины, присохшей к потемневшей извести. — Такое ощущение, что на почте тьма народу!
— Так положено, когда вызываешь посетителя. — Катерина, тряхнув огненной копной волос, снизошла до объяснений, но, вероятно, невозмутимый тон Анастасии, не обратившей на её командный тон ни малейшего внимания, подействовал на неё отрезвляюще, потому что следующую фразу она произнесла гораздо спокойнее: — Ну-ка, Настасья, какой там у твоей Марьяны номер, повтори ещё разок, а то чтой-то я никак не соединюся. Г9 — что?
— Г-9-42-97, — заглядывая для верности в листочек, повторила Голубикина.
— Сорок два — девяносто се-е-емь, — нараспев произнесла Катерина, опуская голову и сверяя цифры с теми, что были записаны раньше. — Да нет, вроде правильно. Только там никто трубку не берёт.
— Это значит, дома никого нет? — уточнила Анастасия, и лицо её приняло печальное выражение.
— Ну да, — откинув со лба постоянно падающую на глаза рыжую спиральку волос, подтвердила Катерина. — А тебе именно сегодня горит? Может, в следующий раз дозвонишься?
— Не могу я, Кать, в следующий раз, мне именно сегодня нужно.
— А чего такая спешка? — оторвавшись от бумаг, телефонистка, она же и почтальонка в одном лице, с любопытством метнула на Голубикину через стекло острый, зацепистый взгляд, и её крохотные глазки, жадные до любой, хоть мало-мальски тянущей на сенсацию новости, сверкнули камушками отполированной бирюзы.
— Да ничего особенного, — отмахнулась Анастасия.
Объяснять телефонистке Катьке срочную причину, побудившую её уже второй час дозваниваться до Москвы, Голубикиной не хотелось, и вовсе не из-за того, что она наивно полагала сохранить свою новость в тайне. В том, что, одурев от скуки, первая райцентровская сплетница станет подслушивать у трубки, Анастасия не сомневалась, просто, не питая особой любви к рыжей всклоченной скандалистке за окошком, предпочитала, как и все, держаться от неё подальше.
Особой любви к Катьке не питал никто, не только озерковские, но и жившие в соседних деревнях и территориально прикреплённые к райцентровской почте. Самодуристая и нетерпимая Катька никогда не была подарком, но в те дни, когда ей выпадало счастье развозить пенсии по отдалённым районам, её отвратительная натура вылезала наружу вся, без остатка.