Бросив взгляд в полумрак зала, она увидела, что столик, за которым оставались сидеть Берестов с Наташей, пуст. Пробежав глазами по залу, она обнаружила, что сладкая парочка танцует у самой сцены, около фонтана. Наташа тесно прижалась к Ивану Ильичу, обвила руками его шею и, прикрыв глаза, тихо тёрлась щекой о дорогую шерсть английского костюма.
— Люба, как вы смотрите на то, чтобы нам познакомиться поближе? — Горячее дыхание Аркадия вновь коснулось виска Шелестовой.
— Что в вашем понимании означает «поближе»? — Не поднимая головы, Люба продолжала наблюдать за парочкой у фонтана.
— Поближе… ну, как бы вам сказать… — Почувствовав себя не совсем ловко, Кристалинский нервно дёрнул ртом.
— Если я правильно поняла, с учётом того, что в Москве вы будете еще дней семь — десять, наше сближение должно произойти архибыстро?
— А вы не только красивы, но ещё и умеете кусаться, — с восхищением прищёлкнул языком Кристалинский, неприлично крепко прижимая Любу к себе. Чувствуя его напрягшееся тело, Любаня безразлично подумала о том, что если бы Аркадию не мешали рамки благопристойности, то он был бы не прочь овладеть ею прямо здесь, на паркетном полу «Славянского базара».
Кристалинский замолчал, коснувшись щекой её волос, а Любаша, благодарная ему за молчание, вслушивалась в звенящую чистоту наивных слов песни, вспоминала, как смуглые пальцы Кирилла сошлись у неё на шее, и от пьянящего ощущения его неожиданной близости по всему её телу побежали дрожащие дорожки восторга. Теряя опору, глупое сердце раз за разом падало в бездонную пропасть, и, зажмурив глаза, Любаша каждый раз бросалась вслед за ним. Сладкая боль переполняла её до краёв, разламывая плечи, но ненасытная душа требовала новых мучений, и, проступая откуда-то из далёкого далека, образ Кирилла снова появлялся перед ней.
Прошлой ночью ей привиделся очень странный сон, который, бог знает почему, она не могла выбросить из головы: уже под самое утро, когда за окнами густую синьку облаков стали прорезать косые малиновые полосы, похожие на след кошачьей лапы, ей приснились родные Озерки, но не родительский дом, а изба матери Кирилла, покойной тёти Анны. Заброшенный, с заколоченными крест-накрест окнами, дом выглядел угрюмым и неприютным, и лишь сквозь щели закрытых ставней горницы был виден слабенький огонёк мерцающей свечи.
Поднявшись на ступени, Люба открыла дверь, и её протяжный скрип отозвался в тёмных сенях глухим тягучим стоном. Нащупывая босыми ногами половицы, она прошла по неосвещённому коридору и уже хотела взяться за ручку двери, как та внезапно отворилась и с громким хлопком, похожим на выстрел, ударилась о стену. Люба, не чуя под собой ног и слыша колотящееся в ушах сердце, ощупью миновала тёмный коридор и в нерешительности остановилась, увидев, что из-под двери горницы льётся мягкий желтоватый свет.
Идти вперёд не было никаких сил. Отказываясь повиноваться, сведённые судорогой ноги буквально приросли к полу, а по вискам, прочерчивая кривые влажные дорожки, медленно ползли крупные капли холодного страха. Сгустившаяся до студня тишина легла на плечи Любаши неподъёмной стопудовой ношей и, вызванивая тоненькую комариную трель, билась в её мозгу. Придавив к полу, тишина без спроса заползала за воротник, и от ощущения липкой жижи, заполнявшей собой каждый сантиметр вокруг, Любе было отчаянно, безысходно и безнадежно страшно.
— Что же ты, дочка, стоишь — заходи, — шёпот Анны раздался откуда-то из-за спины, но оглянуться у Любы не хватило смелости. Ощутив, как, рванувшись вниз, сердце сделало огромный скачок, она протянула руку и открыла заветную дверь.
В горнице ничего не было, только голые бревенчатые стены да крепкий дубовый стул с высокой спинкой, стоящий ровно посередине. Задуваемый сквозняком маленький огонёк выплясывал под резными серебряными окладами старых икон и, подрагивая, освещал этот нелепый интерьер неверным рвущимся светом. Там, куда не дотягивался свет огонька, кривлялись рваные лохмотья дёргающихся теней, и в плывущей тишине горницы стоял густой аромат ладана, едва отдающий запахом свежеструганого дерева.
— Что я должна сделать? — Скрипнув половицами, Люба подошла к стулу и положила руку на его крепкую дубовую спинку.
— Узнать правду, — оброненные за её спиной слова были похожи на шелест падающих листьев.
— Какую правду? — Напряжённо вслушиваясь в тишину, Люба ждала ответа, но, кроме потрескивания огонька под образами, больше не слышала ничего.
— Что я должна сделать? — стараясь разогнать темноту, громко повторила Люба, но вокруг по-прежнему царила полная тишина. Тогда, преодолевая страх, она обошла стул кругом и, осторожно держась за него руками, села на высокое твёрдое сиденье.