— Кирилл заслуживает того, чтобы быть счастливым, мой крест ему ни к чему.
— Ты хочешь сказать, что оставляешь Кряжину всё: и квартиру, и машину… — поражённо выдохнула Полина. — А я? А как же я?! — не сумев сдержать своих чувств, с обидой выкрикнула она. — Чужому человеку ты даришь тысячи, а родную дочь хочешь оставить ни с чем?! Да ты в своём уме или нет?!
— У тебя останется моя любовь, как ты хотела, — негромко проговорил Горлов. — Моя любовь и память о маме.
— Да пошёл ты со своей любовью, знаешь куда?!! — Глядя на отца, словно на умалишённого, Полина сорвалась с места и, изо всех сил хлобыстнув дверью, пулей вылетела из кабинета.
— Вызывали, Марья Николаевна? — Глядя на бывшую подругу, Любаша натянуто улыбнулась, и уголки её красиво очерченных вишнёвых губ поползли книзу.
— Люба? Проходи, — доброжелательно кивнув, Марья указала рукой на стул, стоящий рядом с её столом. — Сколько ж мы с тобой не виделись, наверное, сто лет…
— Я думаю, никто бы из нас не потерял, если бы мы не виделись ещё столько же, — неожиданно жёстко отозвалась Шелестова, прерывая ненужную болтовню.
Потускнев в один момент, улыбка на губах Маши изломалась, и, постепенно теряя внутренний свет, начала медленно гаснуть.
— Зачем же ты так? Мне казалось, нам с тобой уже давно делить нечего. Кто старое помянет — тому глаз вон, — укоризненно проговорила она, и на её лице проступило выражение беспомощной виноватости, так хорошо знакомое Любе.
— А кто старое забудет — тому оба. — Опустившись на стул, Любаша расправила образовавшуюся на коленях складку шерстяной юбки и посмотрела на Марью в упор.
— Неужели столько лет спустя ты всё ещё носишь камень за пазухой? — Глядя во все глаза на Любу, будто видя её впервые, Маша откинулась на спинку стула, и к выражению виноватости на её лице прибавилось что-то похожее на жалость.
— А на что ты надеялась? — Полоснув по лицу Кряжиной острым, как лезвие, взглядом, Любаша усмехнулась одной стороной рта. — Неужели ты и впрямь думала, что, получив по левой щеке, я тут же побегу подставлять правую? Я что, похожа на святую?
— Ну допустим, святостью ты никогда не отличалась, — негромко заметила Марья.
— Можно подумать, ты всегда была ангелом во плоти. — Истолковав слова Маши как намёк на свою давнюю связь с Кириллом, Люба зло сверкнула глазами. — Скажите пожалуйста, какие мы чистенькие! Что же твоя хвалёная святость помалкивала, когда ты на дядюшкины денежки, между прочим, позаимствованные из кармана нашего щедрого государства, покупала чужого мужа?
— Как ты можешь так говорить! — Обида на несправедливые слова, брошенные в адрес покойного брата матери, придали Марье сил, и выражение виноватости исчезло с её лица. — Во-первых, никого я не покупала, а во-вторых, дядя Миша был кристально честным человеком, сроду не взявшим чужой копейки, и уж кому-кому, а тебе об этом должно быть известно!
— В том, что Крамской не марал рук чужими копейками, я с тобой, пожалуй, соглашусь — в наше время размениваться на копейки станет разве что блаженный, — Мишка хапал тысячами, но хапал с умом и знал, с кем должен поделиться, оттого и катался как сыр в масле. А что касается Кирюшки, — наклонившись над столом Марьи, словно собираясь доверить ей великую тайну государственной важности, Люба слегка прищурила глаза, — а впрочем, чёрт с ним, с Кирюшкой. — Внезапно оборвав себя на полуслове, словно передумав откровенничать, она распрямилась. — Так зачем ты, Кряжина, меня вызывала?
— Будьте так любезны, Любовь Григорьевна, вести себя в кабинете завуча подобающим образом и следить за своей лексикой, вы не на базаре, чтобы позволять себе тыкать, а тем более заместителю директора школы, где учится ваш ребёнок, — неожиданно холодно обрезала Марья.
И от того, что эта вечная тихоня, не способная даже попросить сойти с собственной ноги, на которую наступили в трамвае, позволила себе такой неожиданно резкий выпад в её сторону, Люба практически потеряла дар речи.
— Вы… ты… Чёрт, Кряжина!
— Ветрова, — коротко поправила Марья и, подняв правую руку, с удовольствием продемонстрировала поблескивающее на безымянном пальце золотое колечко.
— О-о, да ты, я гляжу, мужей меняешь, как перчатки! — попыталась съязвить Люба.
— Не всем же сидеть в девках, — не осталась в долгу Марья.
— А ты стала языкастой. — Изогнувшись полукругом, правая бровь Любаши поползла вверх. — Значит, нашёлся ещё один дурачок, взял. — Стараясь ужалить побольнее, Люба метнула короткий взгляд на правую ладонь Маши. — Ты меня прости, что я интересуюсь, но исключительно как подружка подружку хочу спросить: а этот твой Ветров, он в курсе, что ни пелёночек, ни распашоночек ему не светит?