— Я запихну его вонючую трубу ему в глотку…
На Веб-стрит я увидел полисмена. Он окинул меня быстрым холодным взглядом и свернул в Ингертон-Клоз. Советник Лэмптон поставил бы его в известность о Быке и его дружках. Но я еще не был советником.
Лестница Хамбера была очень крутой, с истертыми, покривившимися ступенями. Я шел медленно, держась за железные перила. День был прохладный, сухой, но перила казались теплыми и маслянистыми на ощупь. Я пошел быстрее. Скоро я буду дома, и Леддерсфорд вместе с двумя сотнями миль пути утонет в теплой мыльной пене ванны.
Я сел в такси, закрыл глаза и погрузился в мечты о теплой ванне и постели.
И только на Рыночной улице я вспомнил вдруг, что должен встретиться с Брауном. Я чуть было не поддался соблазну свернуть налево, на шоссе Сент-Клэр. Браун, в конце концов, сказал, что я могу и не приезжать. И мне очень не хотелось встречаться с Джорджем Эйсгиллом. Мы не разговаривали друг с другом уже более десяти лет, инстинктивно избегая встреч. Это произошло само собой; не сговариваясь, мы поняли, что так будет лучше. А теперь мы собирались нарушить это взаимное молчание. Теперь мы собирались сделать вид, что этого молчания никогда и не было вовсе, мы собирались стать учтивыми, дружелюбными и благоразумными. Теперь уже я мог на это пойти. Я уже не был тем юношей, который одиннадцать лет назад влюбился до безумия в Элис Эйсгилл. Влюбился до безумия — да, тогда это было так.
Я протер глаза; их жгло, потому что я слишком мало спал. Мне очень не хотелось встречаться с Джорджем Эйсгиллом сейчас, когда я был так утомлен, плохо владел собой и туго соображал. У него, конечно, по-прежнему острый язык, и он, конечно, снова сумеет так или иначе оскорбить меня. Мы с ним не разговаривали одиннадцать лет, и еще один день взаимного молчания уже ничего не изменит. Сейчас я велю шоферу свернуть налево, на шоссе Сент-Клэр, поеду домой и высплюсь.
Но когда огни перекрестка уже замерцали впереди, я понял, что мои колебания напрасны, что я не могу уклониться от этого свидания. Я не стремился избрать этот путь, но я его избрал.
— Прямо, — сказал я шоферу. — Прямо и первый поворот направо.
Я вышел из машины и поглядел на часы. Было без трех минут девять. Я опустил на землю портфель, вытащил портсигар, постучал сигаретой о крышку портсигара, затем достал зажигалку. На меня опять нашло, как сказала бы Элис; она говорила, что для меня пунктуальность — это фетиш. Мне нравилось появляться секунда в секунду в назначенное время, входить вместе с боем часов. Я сделал несколько шагов в сторону от подъезда и остановился перед старым избирательным плакатом. Вынуть сигарету и закурить — это занимает не более пятнадцати секунд, как бы вы ни старались растянуть процедуру. Секунд тридцать я разглядывал плакат, а затем нагнулся, делая вид, что завязываю шнурок ботинка.
«Бентли» Брауна остановился возле меня, Браун вышел, обошел машину и открыл заднюю дверцу, не поглядев в мою сторону. Я выпрямился, затем наклонился снова, как бы для того, чтобы завязать второй ботинок. До девяти часов оставалась одна минута. Если Браун не заметит меня, я смогу появиться вместе с боем часов, который донесется с колокольни церкви святого Альфреда. Это будет моей крошечной победой над Брауном, а крошечные победы накапливаются.
Но он увидел меня.
— Потерял наконечники от шнурков, Джо?
Раздалось отдаленное глухое жужжанье, и часы на колокольне пробили. Браун улыбнулся.
— Секунда в секунду, верно? Я всегда на месте секунда в секунду, не так ли, Джо?
— Точность — вежливость королей, — сказал я. И поглядел на его спутницу. Красивые ноги. Белая кожаная куртка. На голове синий платочек. Лет двадцать шесть, двадцать восемь от силы. Высокая крепкая грудь — это заметно даже под кожаной курткой. Приятный запах духов. Что это — ландыш? Статная, почти одного роста со мной, но держится прямо, не стыдится своего роста. «Ее позвоночник горделиво нес весь блеск ее красы». Мне невольно пришли на ум эти слова, они были как нельзя более кстати. Я не забыл их — просто они ждали своего часа. Но вспомнив слова, я тотчас вспомнил и все остальное: это была та самая молодая женщина, которая привлекла мое внимание в прошлое воскресенье в церкви святого Альфреда. Теперь, когда я уже мог как следует разглядеть ее, мне стало ясно, что не обратить на нее внимания было невозможно. Впервые за много лет я снова видел перед собой интеллектуально вполне зрелую женщину.
— Это Джо Лэмптон, — сказал Браун. — Джо, это Нора Хаксли.
— Здравствуйте, — произнес я и протянул ей руку.
— Миссис Хаксли — из редакции «Леддерсфорд ньюс», — поспешно добавил Браун, как бы прося прощения за свою оплошность. Она улыбнулась.
— Мистер Браун сказал мне, что вы прямо с вокзала, только что вернулись из Лондона.
Я задержал ее руку в своей на несколько секунд дольше, чем полагалось. Мне хотелось быть к ней как можно ближе. Улыбка не меняла ее лица — она была неотделима от него. Теперь я пропал, подумалось мне. Я отпустил ее руку. Я пропал, потому что мне захотелось тут же, сразу, не сходя с места и на любых условиях отдать себя в ее распоряжение; мне захотелось приобщиться к ее спокойной уверенности в себе. А ведь еще тогда, в воскресенье, когда я впервые увидел ее, уже тогда я знал, что это невозможно. Миссис Хаксли. Молодая замужняя женщина, по-видимому бездетная; замужем, по-видимому, недавно. Конечно, это невозможно, ничего хорошего из этого выйти не может.
— Мой тесть держит меня в ежовых рукавицах, — сказал я.
— Когда-нибудь он будет мне благодарен за это, — сказал Браун. И повернулся к миссис Хаксли. — Теперь мы вынуждены вас покинуть, миссис Хаксли. Муниципальные дела.
Он мотнул головой в сторону грязного фасада клуба.
— Здесь делается больше дел, чем в ратуше, и вам это, разумеется, известно. Только не ссылайтесь на меня!
— Еще раз спасибо, — сказала она. — Я пришлю вам гранки. До свидания, мистер Браун. До свидания, мистер Лэмптон.
Поднявшись по ступенькам, мы остановились и поглядели ей вслед.
— Очаровательная женщина, — сказал Браун. — И какая у нее походка, обрати внимание. — Он толкнул вращающуюся дверь. — Зубы слишком крупные, впрочем.
— Мне она показалась очень хорошенькой.
— Весьма решительная особа. Они печатают серию интервью: один день из жизни такого-то — ну, ты знаешь, как они это делают. — Он помог мне снять пальто, что было совершенно необычным знаком внимания с его стороны. — Она пыталась меня поймать целую неделю. Меня эти штуки не интересуют, на черта они мне? Но в конце концов мне надоело отделываться от нее.
«Я пришлю вам гранки», — сказала она Брауну. Она собирается давать репортаж о моем тесте. Она будет думать о нем, будет припоминать его внешность, припоминать, что он говорил, что делал. Я упомянут не буду. Но это не значит, что она не вспомнит и меня. И я увижу ее имя в газете. Это уже будет какая-то зацепка.
— Такая гласность не повредит, — сказал я. — Вы показывали ей завод?
— Ралф показывал.
— Ралф?
— Ралф Хезерсет.
— Я не знал, что он у нас в штате.
— Он хочет вести с нами дела. Вернее, его отец этого хочет.
— Не понимаю, почему он должен был показывать ей наш завод.
— У него оказалось свободное время. Все сталелитейные заводы одинаковы, ты же знаешь. Да и никакая сила не могла бы его удержать. — Он хмыкнул. — Но пусть поостережется. Вдовушки — опасный народ.
— Вдовушки? — переспросил я.
— Ее муж умер год назад. Несчастный случай — утонул во время купанья. Ты не помнишь?
Я стоял в холле и чувствовал себя, как узник, только что выпущенный на волю из тюрьмы: внезапно все эти зеленовато-бурые обои, и бесчисленное количество каких-то объявлений на стенах, и хвойный запах дезинфицирующих средств утратили всякую власть надо мной. Я просто стоял на довольно грязном полу посреди вестибюля уорлийского Клуба консерваторов и не видел в этом ничего особенного.
— Это занятие для мужчины, а не для ребенка, — сказал я. — В дальнейшем я сам буду показывать завод молодым вдовам.