— Зайдемте, выпьем, — предложил я Джорджу.
— Уже поздно, — сказал он. — Спасибо тем не менее.
— Приезжайте к нам как-нибудь с Моурин, — сказал я, когда он садился в машину.
— С радостью, — сказал он. — Спокойной ночи, Джо.
Дверца машины захлопнулась. Это был основательный, солидный звук, словно задвинули дверь международного вагона. У Джорджа был теперь «мерседес». Я глядел ему вслед, пока он не скрылся из виду, а затем отворил парадную дверь. Но я не сразу вошел в дом: стоя вполоборота, я бросил последний взгляд через плечо. Все теперь стало на свое место, и боль прошла, подумал я, а Уорли все тот же, Уорли победил в конце концов. Новая жена родит Джорджу детей, а мертвая будет покоиться с миром. Я вошел в дом, осторожно притворил дверь и достал из портфеля цветную пленку и медвежонка.
6
— Вы можете воспользоваться нашим проигрывателем для пластинок, если хотите, Герда.
— Благодарю вас, мистер Лэмптон.
Она наклонила голову так, словно намеревалась сделать реверанс. Пухленькая, белокурая, она казалась очень податливой. Не в первый раз у меня мелькнула мысль: интересно, как бы она поступила, если бы я повел решительную атаку? Как в таких случаях начинают? «Вы очень славная девушка, очень славная девушка», — и потрепать по розовой щечке. «У меня есть для вас небольшой подарочек…» Но у меня не было для нее небольшого подарочка, и я не заводил интрижек со служанками, впрочем, она была не совсем служанкой: ее отец был одним из наших заказчиков, и она приехала в Англию, чтобы изучать язык. Так что она была скорее как бы членом семьи. В наше время прислуги как таковой уже не существует, я родился для этого слишком поздно.
— Сейчас в Гамбурге мы бы все на улицах были, — сказала Герда. — Мы бы на улицах танцевали даже.
— У нас здесь для этого не особенно благоприятные условия, — сказал я. — Но сегодня вечером в городе будет фланелевый бал.
Она сморщила носик.
— Вы танцуете в фланелевых платьях?
— Женщинам можно надеть просто летние платья.
Я поглядел поверх ее плеч на расписанную стену.
Жалюзи на кухонном окне были приспущены, и от этого на всем лежали полосы тени. На расписанных стенах появились царапины, которых я раньше не замечал.
Платье Сьюзен в последнем ревю, называвшемся «Ночь и день», обтягивало ее, как перчатка, и не доходило до колен, но не так же оно ее обтягивало? Я поднял жалюзи и снова поглядел на стенную роспись. Теперь резкая линия между ног и очертания грудей стали менее четкими.
— Слишком холодно для летних платьев, — сказала Герда.
— Не обязательно их надевать, — сказал я. — Но, может быть, еще потеплеет.
— Меня уже не будет здесь, — сказала Герда.
Она присела на стул возле откидного стола и вытащила из кармана пачку сигарет. Я зажег для нее спичку.
— Спасибо, — сказала она. — Вы очень добры. Когда я вернусь домой, я совсем не буду курить. Мой отец этого не любит.
Она была без чулок; когда она закинула ногу на ногу, золотистый пушок у нее на ногах засверкал, словно блестки.
— Думаю, что ваш отец прав, — сказал я.
— Вы очень похожи на моего отца, мистер Лэмптон. Он такой же крупный мужчина и очень добрый. Мне было очень хорошо у вас.
— Тогда почему же вы хотите нас покинуть?
— Мой отец нездоров.
— Как жаль, — сказал я.
— Поэтому мне придется очень скоро уехать.
— Нам очень жаль расставаться с вами. Барбара будет скучать по вас.
— Нет. — Она покачала головой. — Маленькие дети скучают только по своим папе и маме. Так и должно быть. А Барбара папина дочка, верно?
— Да, так случается иногда, — сказал я.
— У меня тоже так, хотя я очень люблю и маму.
Она качнула ногой, и блестки потухли. Теперь ее ноги не были просто предметом, на который приятно смотреть, они стали предметом, которого хочется коснуться, погладить, ощущая эти шелковистые волоски под рукой. Я с трудом отвел глаза. Пожалуй, хорошо, что она уезжает.
— Вы уже сообщили об этом миссис Лэмптон, Герда?
— Я только теперь надумала. И потом — вы же хозяин. Я должна была прежде всего сказать вам.
Мне вспомнилась Мария — девушка, которая отдалась мне в Берлине за пачку сигарет. Сигареты назывались «Вудбайн». Смешно, какие пустяки застревают иной раз в памяти. Мария была женщиной такого же типа, как Герда, хотя Герда совсем светловолосая, а Мария брюнетка, и Герда пухленькая, а Мария худая. Но Мария тоже была податлива, покорна — «вы хозяин, верно ведь?» — она была полна одной заботой: быть приятной мужчине. А Сьюзен, по-видимому, ставила себе прямо противоположную цель и в течение целого дня стремилась достичь ее любыми средствами. Я не помнил, чтобы она когда-нибудь еще была такой придирчивой и сварливой. А ведь она получала от меня куда больше, чем пачку сигарет. Дом, правда, принадлежал ей, но денег отец не давал ей ни копейки. Мы жили только на мой заработок, и он уходил весь, до последнего пенни, и еще нередко не одну сотню фунтов приходилось брать авансом. Сегодня принесли счет от Модсли — самого дорогого универсального магазина в Леддерсфорде, — и я сунул его в карман, не распечатав, так как даже не решался взглянуть на него. Скорее уж я имел бы право быть сегодня раздражительным и сварливым, а не Сьюзен.
— Вы чем-то озабочены, — сказала Герда.
— Я думал о том, что это будет не очень-то приятная новость для миссис Лэмптон.
— Дом не так велик, — сказала она. — И Гарри теперь в пансионе, почти совсем здесь не бывает.
Я как будто уловил нотку презрения в ее голосе.
— Все же вы нам очень помогали, Герда. Миссис Лэмптон будет теперь связана домашним хозяйством по рукам и ногам.
Герда пожала плечами.
— Все замужние женщины связаны домашним хозяйством. Вот почему я не скоро выйду замуж, — сказала она со смешком.
Атмосфера в кухне становилась все более уютной… Словно запылал огонь в большом очаге и с дубовых балок свесились копченые окорока, словно это была совсем другая кухня в каком-то совсем другом доме.
— Пожалуй, мне надо пойти сообщить миссис Лэмптон, — сказал я.
Герда нахмурилась.
— Мистер Лэмптон, вы очень похожи на моего отца.
— Вы мне это уже говорили, — сказал я.
— Постойте. Я не то хотела вам сказать… — Она покраснела.
— Говорите, не бойтесь, — сказал я.
— Вы хороший человек. Очень добрый и душевный. Вы очень хороший отец, и вы не скупой. И много работаете, а теперь вы еще и в муниципалитете, потому что хотите приносить пользу, не так ли? И у вас очень красивые дети. Вы мне очень нравитесь, мистер Лэмптон. Ну, и… — Она умолкла. — Не знаю, как это выразить, — почти шепотом пробормотала она.
— Мне кажется, вы выражаете ваши мысли очень хорошо, — сказал я.
— Спасибо. Я хочу сказать, что, так как вы мне очень нравитесь, я должна… — она снова умолкла.
— Ну, что такое, Герда?
Она опустила голову, уставилась на свою юбку и обдернула ее на коленях.
— Я хочу сказать, что мне очень жаль, что приходится уезжать раньше, чем я предполагала. Мне у вас было очень хорошо, пока… пока мой отец не заболел. Вы понимаете?
— Не огорчайтесь, — сказал я.
Я был несколько смущен и озадачен, но вместе с тем мне было приятно это слушать. Когда-нибудь Барбаре исполнится двадцать лет. И моя дочка оборвет свое пребывание за границей, чтобы поухаживать за больным отцом. Мне хотелось поцеловать Герду, но у меня не было ни малейшей уверенности, что поцелуй не будет неверно истолкован. Я ограничился тем, что улыбнулся ей, похлопал ее по руке и поднялся наверх к Сьюзен.
По дороге я заглянул к Барбаре. Она сладко спала, обхватив обеими руками мистера Мампси — медвежонка, которого я привез ей из Лондона. Грелку с горячей водой она, как я и предполагал, выпихнула из постели на пол. Эта грелка потребовалась ей только потому, что она была в форме поросенка — голубого поросенка с завинчивающейся пробкой в голове; поросенок этот даже отправлялся с нею иной раз в путешествие. Обои на стенах она выбирала сама: на бледно-голубых волнах покачивались розовые парусники в окружении дельфинов и морских коньков. Она пожелала, чтобы были корабли, а не феи, и не Мики Маус, и не Крошка Нодди. А на потолке чтобы было небо и звезды. Поэтому потолок был синий, усеянный серебряными звездами, и парусники могли держать по ним путь.