Служба окончилась, и это дало мне возможность снова взглянуть на молодую женщину. Я обернулся, приготовившись пережить разочарование. Это просто весна, сказал я себе, весна, и солнечный луч, смягченный витражом окна, и слова молитвы, и, быть может, моя собственная потребность в умиротворении. У нее будет такое же неживое или такое же изуродованное страстями лицо, как у всех. Но лицо ее оказалось совершенно таким, каким запомнилось мне с первого взгляда. По привычке я тотчас принялся размышлять конструктивно. Уорли — небольшой городок, эта молодая особа появилась в церкви впервые, рано или поздно я обязательно с ней где-нибудь встречусь. Я постараюсь, чтобы это случилось поскорее. По внешнему виду она принадлежит к тому кругу, с которым мы поддерживаем знакомство: одета она хорошо, но не кричаще и со вкусом,— словом, она из тех, кто каждый день принимает ванну и меняет белье.
И, наконец, последнее — она посещает церковь. Было время, когда посещение церкви считалось обязательным, и потому один этот факт в социальном отношении еще ни на что не указывал. Затем это стало немодным, а теперь — в Уорли во всяком случае — снова вошло в моду. Никому не грозило низко пасть в глазах общества из-за непосещения церкви, но и посещение ее также не вредило репутации.
Примерно так выразился Марк как-то на днях, и я не без удивления обнаружил, что невольно испытываю раздражение от того, что повторяю про себя чужие слова. И все же Марк несомненно прав, подумал я, выходя из церкви, но я предпочел бы, чтобы он ошибался.
Однако прав он был или не прав, я решил, что нет смысла размышлять, конструктивно об этой молодой особе. Пусть лучше она останется просто женским лицом, запечатлевшимся в моей памяти, и только; чем-то вроде тех женских фотографий, которые мужчины обычно носят у себя в бумажнике. Нужно было трезво смотреть на вещи, достаточно трезво, во всяком случае, чтобы признаться себе в том, что между мной и этой девушкой ничего не может возникнуть. Но признать что-либо еще не значило удовлетвориться этим. Наблюдая, как она свернула на Рыночную улицу и исчезла за углом, я внезапно отчетливо ощутил, что устал, старею и мне хочется выпить.
2
Браун нахмурился и грозно поглядел на письмо, словно желая застращать бумагу и принудить ее к повиновению.
— Негодяй! Старый пройдоха! — сказал он.
Я не счел нужным отвечать на это, ибо слишком хорошо изучил настроения моего тестя по понедельникам, но улыбнулся, давая понять, что он несомненно прав.
— Прощупывает почву. Он прекрасно знает, черт бы его побрал, что в этом деле ему удалось прижать нас к стене…— Браун скомкал письмо и швырнул бумажный комок в другой конец комнаты на пол.— С каким удовольствием я бы свернул его потную шею!
Я подавил зевок. Сцены такого рода чрезвычайно участились за последнее время. Казалось, Брауну необходимо было, прежде чем принять любое, самое незначительное решение, довести себя до белого каления.
Я поднялся, отошел к окну и поглядел на восток, в сторону Уорли. В ясные, солнечные дни отсюда можно было различить шпиль хокомбовской приходской церкви. Хокомб — маленькая грязная деревушка, пригород Уорли — мало интересовала меня сама по себе, но все же она была приятней моему взору, чем однообразные ряды кирпичных стен, представлявшие собой предприятие «Браун и К°». Однако сегодня избавления от этих стен не было — холмы скрылись за пеленой дождя.