Манекенщица покинула меня и болтала о чем-то с Джеки, приятельницей Джин. Джеки была маленькая, пухленькая, темноволосая и напомнила мне Еву Стор. Я направился к столу, чтобы выпить еще, думая при этом, что, кажется, я выпил уже достаточно. Контракт с Тиффилдом снова начал меня тревожить. Моттрем завтра непременно будет уточнять сроки поставок. Рыжеволосая девушка из Королевской академии драматического искусства сидела на коленях у какого-то молодого человека. Судя по выражению его лица, он тоже был в восторге. Я наполнил свой бокал и отошел к камину. Перед камином стоял экран — немыслимые огромные красные и белые, шитые шелком розы под стеклом. Поленья в камине были задрапированы красной и голубой гофрированной папиросной бумагой; они выглядели так, словно их покрыли лаком и протерли суконкой. Рыжеволосая девушка из Королевской академии сняла руку молодого человека со своего колена; он сказал ей что-то, и она покраснела. Потом, подняв руку, поправила завиток волос, и я увидел темную впадину ее подмышки. Неожиданно для себя я пожелал ей смерти. Я был не с ними, я не мог смешаться с толпой танцующих, я опоздал на десять лет. Я бросил взгляд на карточки с приглашениями на каминной полке. Их там была целая груда, но те, на которых стояли имена знаменитостей, все каким-то образом оказались наверху.
В комнату вошла Джин. Она улыбнулась мне, и я направился к ней. Она поглядела на магнитофон.
— Давно крутят эту пленку?
— Достаточно давно,— сказал я и поставил на стол свой бокал.
— Это Джеки придумала. Типичный садизм, по-моему.— Бретелька платья сползла у нее с плеча, помада на губах была слегка размазана.
— Я сварю кофе,— сказала она.— Вы хотите кофе? По правде?
— По правде — хочу.
Она поправила бретельку.
— Я выгляжу ужасно?
— Вы свежи, как весеннее утро.
— Уже утро, кстати. Но они будут развлекаться еще два-три часа.
Магнитофон разносил теперь по комнате шепот Джеффа. Он был слышен отчетливее, чем громкие возгласы. Глаза Джин расширились от негодования.
— Он ужасен,— сказала она.— Ей никак не меньше сорока.
— Их здесь что-то больше не видно.
— Она утащила его отсюда час назад. У нее огромный американский автомобиль — ну, вы знаете эти машины: задние крылья как плавники, коктейль-бар и откидное сиденье, которое превращается в двухспальную кровать.
— Могу себе представить,— сказал я.— Могу себе представить.
Я погладил ее руку. Она судорожно вздохнула.
— Нет,— сказала она.— Не здесь.
Кухня была маленькая, тесная; в ней пахло масляной краской и чесноком. Над электрической плитой висело полотенце с отпечатанным на нем рецептом приготовления «Ratatouille niçoise» [6]. Возле раковины стояла пустая корзина из-под пивных бутылок.
Повинуясь внезапному порыву, я опустился на колено и поцеловал край платья Джин. От шелка слегка пахло пылью. Пол на кухне каменный, и я ощутил сквозь циновку его твердость и холод. Я обхватил Джин руками за талию, прижался к ней лицом и постоял так с минуту. Она крепче притянула мою голову к себе. Я закрыл глаза.
Это не было порывом души — это была сцена из Второго Акта. Когда я закрыл глаза, я почувствовал, что на месте Джин могла бы оказаться и другая женщина. Но в следующей сцене я уже должен был взглянуть на нее. Пол, казалось, становился все тверже и холоднее. Я поднялся — несколько неуклюже — с колен и поцеловал Джин в губы.
— Вы красивы,— сказал я.— И милы. И добры. И… от вас исходит покой. Вы видели меня в воскресенье в церкви? Я смотрел на вас.
Я спустил бретельки с ее плеч; платье продолжало держаться совершенно так же, как прежде.
Она рассмеялась негромко.
— Они же ничего не держат, глупый!
Я поцеловал ее снова; моя рука гладила ее шею.
— Вы мешали мне молиться,— сказал я.— Я не умею описать ваше лицо.
Я снял руку с ее шеи. Нет, ее лицо не было милым. И не было добрым. И от него не веяло покоем.
Такое лицо я видел в церкви в прошлое воскресенье. Но не оно было сейчас передо мной. Я смотрел сейчас на хорошенькое оживленное личико: здоровое личико, приятное, славное, добродушное. Пробуждаясь поутру, приятно увидеть на подушке рядом с собой такое личико. Но мысленно я видел другое лицо.
— Я заметила вас,— сказал она.— Нельзя позволять себе такие шалости. Сьюзен…
Я поцеловал ее снова, чтобы заставить замолчать. Это была ничейная земля, на которую Сьюзен запрещено ступать. И Сьюзен сейчас не существовала.