— Эге! Да тут, кажись, встреча! — обрадованно воскликнул солдат, протягивая пачку денег Сырезкину. — Смотри, какая оторопь взяла — и про деньги забыл!
Петр действительно про деньги забыл. Рука его медленно опустилась. Испуганные глаза смотрели на Серафиму. На миг они встретились прямыми взглядами. На этот раз сдался, не выдержал встречного взора Сырезкин. Он опустил глаза.
В течение всего лишь одного мига в сознании Серафимы родился сразу целый рой вопросов: «Как ты здесь оказался? А куда девалась твоя рука? Всего лишь месяц назад она была целехонькой…»
И, словно испугавшись, что Серафима задаст ему все эти вопросы, вслух, при всем народе, Петр бросился к своей бывшей подруге, оттолкнув плечом солдата. Многим показалось, что сейчас произойдут объятия, но Серафима сделала решительный шаг назад. Петр остановился обмякший, удрученный.
— Не губи, не выдавай, милашка, — взмолился он заплетающимся языком с надеждой на милосердие Серафимы. — Вспомни доброе… Ведь по-христиански как бывает? Посуду бей, а самовар не тронь! Смолчи, сполна отплачу, господь свидетель! А не то пришибу!
Что-то звериное, ненавистное шевельнулось в душе Серафимы.
— A-а! Милашка! Сызнова ко мне? Не забыл ведь? — протянула она и резко повернулась к погустевшей в это время толпе. — Что разнюнились, расслюнявились? — забыв обо всем, не своим голосом, задыхаясь от бешенства, закричала Серафима.
По толпе пролетел гул недоумения.
— Это бабник, первый б… Ваши мужья головы кладут, а он тут скрывается, обирает вас… Ваших же фронтовиков позорит! Бейте эту погань, это хам… это…
Сырезкин поперхнулся и невольно после призыва Серафимы к избиению тревожно начал выискивать в толпе брешь, через которую можно ускользнуть. Но обступившие продолжали недоумевать, не решаясь определиться: кто же здесь нападающий и кто жертва?
Наконец, Петр сообразил, что его мольба — дело никчемное, Серафима неумолима, нужно обороняться, обхитрить, смыться. Сырезкин, как заправский оратор, поднял кверху руку и жадным взором прощупал толщину толпы, надеясь найти в ней слабое место, необходимое для отступления.
— Ведьма это, а не баба! У нас в деревне ее зовут предательшей. У нее муж перешел к немцам и сейчас там вешает нашего брата. А она вот шастает по селам и конфузит чесный народ. Вместе заодно они договорились с мужем: он там, она здесь. Гоните отседова эту клячу, дорогие товарищи! Я сейчас вам принесу сюда бумаги, и вы узнаете, кто тут меня и всех вас срамит! Пропустите, пожалуйста, я сию минуту принесу вам. Вот. К фашистам она подкумилась, подъяремная она у них… Пропустите! Я это счас покажу вам бумаги об этом… Они тутоньки, за углом у знакомой… Предательша советского народа! Ее так у нас называют… Стрелять таких надо гадов! Шкуры продажные!
С этими словами он начал пробиваться через толпу. Люди стали расступаться. Сырезкин чуть не сбил с ног не успевшую посторониться женщину. Но как раз в это время Серафима пришла в себя после оцепенения, в которое ее загнал своей спасительной речью Сырезкин.
— Держите, стой! — с дрожью от волнения выкрикнула она.
И хотя Серафима выпалила это довольно громко, ее, казалось, никто не услышал. Напротив. Некоторые даже криво усмехнулись, удостоив Серафиму презрительным взглядом.
— Ну, нет! Ну, нет! Фигушки! — лихорадочно твердила Серафима и бросилась вдогонку за Петром.
Она быстро настигла Сырезкина, вцепилась в ворот шинели и потянула его на себя. Озверевший Сырезкин резко обернулся, показав недобрый оскал зубов. Но сказать он больше ничего не успел.
— Во-вот! Во-вот! Во, вам! — гневно выкрикнула Серафима, одну за другой срывая петли на шинели Сырезкина. — Во! Вот вам, смотрите! — наконец победным кличем раздался ее голос.
Толпа ахнула, отшатнулась. Сброшенная шинель обнаружила спрятанную и беспощадно притянутую к животу ремнем левую руку.
— Подайте бедному инвалиду на пропитание, рученьку потерял на фронте… Обокрали в дороге! Так вам и надо! Расслюнявились. Несите денежку, несите хлебушек!
Выкрики Серафимы перемешивались с какими-то странными звуками. Она стояла с поднятыми кверху кулаками и смотрела ввысь, словно призывая небо послать на землю проклятие.
…Бабы били Сырезкина увлеченно, остервенело. Казалось, многие из них хотели выразить этим то, что не удалось выразить словами. Лишь один солдат, навязывавший свои деньги Сырезкину, не принял участия в этом правеже. Он злобно сплюнул, сунул в карман искомканную пачку денег и подался с базара.