Совсем обескураженный и взволнованный, поздним вечером прискакал уже на тарантасе Василий Тимофеевич. Прежде чем подъехать к коновязи, он для чего-то сделал круг по порыжевшему от запущенности перелогу, потом остановился на самой дороге, словно сомневаясь — туда ли он попал. Анна с Агафьей с удивлением наблюдали, как неумело Курбатов привязывал к скобе коновязи мерина. По всему было видно, что пустячное дело не получается из-за каких-то назойливых мыслей, захвативших председателя.
Подошел к дояркам медленной походкой, широко расставляя ноги, точно совершил длительную и утомительную поездку верхом, без седла.
— Ну вот, ешки-матрешки, — голосом беспомощного человека негромко произнес Курбатов. — Не знаю, отдышится ли чалый… Кажись, загнал ни за что, ни про што мерина! Нет ее дома… Наверное…
Василий Тимофеевич хотел еще что-то сказать, но вмешалась Агафья. Курбатов оторопел от вести о том, что Серафима должна быть здесь, где-то совсем рядом. Несуразицей показалось ему предположение о связи между исчезновением Серафимы и Сырезкиным, которого он знал так же хорошо, как и Агафья.
— Что ж, по-твоему, она тогда дала ему от ворот поворот, а сейчас кинулась к нему?.. Да еще в такое время… не может быть! — вслух размышлял Курбатов.
И все же он удивил Агафью и особенно Анну своим решением — немедленно идти к Сырезкину. Анна запротивилась, предчувствуя, что из-за ее языка получится какая-то шумная заварушка. Она начала было о том, что виденное ею в магазине всего лишь догадка, а может быть, даже ошибка. Но Курбатов пропустил ее слова мимо ушей.
VIII
…В массивные деревянные двери, почерневшие от времени, Курбатов постучал кнутовищем. С минуту ждал ответа. Никого. Второй раз протарабанил погромче. Молчание. Ни звука. Терпение начало подводить Василия Тимофеевича. Он повернулся спиной к двери и трижды ударил по ней подошвой сапога.
— Э-э! Куда ломишься? По каталажке соскучился, што ли? Уматывай, пока цел. А то всажу в брюхо весь заряд дроби вместе с пыжом! — прохрипел голос за дверью.
— Ну, ну! Друг мой ситцевый! Чего ты там распатронился? Мне нужно всего лишь передать тебе срочную телеграмму. Роспись тут требуется… Не веришь? Прочитаю фамилию: Сырезкину Петру Фроловичу.
— А прочитай, что там нацарапано?..
— За кого меня принимаешь? Она заклеена бандеролькой… Ты смотри, какой гусь нашелся! Накось выкуси! Я ему прочитаю, а потом скажет, я знать не знал никакой телеграммы… Нет уж, поищи дураков! — с досадой произнес Курбатов.
В окошке почти погас свет, брякнула щеколда, дверь осторожно приоткрылась. Из полумрака высунулась взлохмаченная голова Сырезкина.
— Давай ее сюда! — протянул он руку и тут же испуганно отшатнулся… — Стой, куда ты, сучий сын! — выкрикнул Петр не своим голосом юркнувшему под руку Курбатову.
Незваный гость оказался проворнее хозяина. Одним прыжком он достиг семилинейки, изо всей силы крутнул латунный кругляшок сбоку на головке лампы. Выскочивший из прорези фитиль мгновенно облепился пламенем. Кверху стеклянного абажура потянулась черная лента копоти. Курбатов тут же убавил огонь и резко повернулся к Петру.
Сырезкин вначале оторопел, смекнув, что снова влип в историю с обласкиванием чужих жен. Но, внимательно присмотревшись к Курбатову, Петр притих, успокоился. Главное, это был не Воланов. Все другие для него сейчас не представляли особой опасности. Во всяком случае перед ними можно что-то разыграть, не боясь слепого удара ревности.
— Что, грабить ворвался?
Петр отошел от двери и положил руку на деревянный брус, приставленный к стенке, видимо, предназначенный для запора двери на ночь.
— Петенька, здравствуй, радость-то какая! Осчастливил, ешки-матрешки! Думали, уж не придется свидеться!.. Чего это ты стороной прошел? Иль уж так разбогател? Нехорошо, нехорошо, ешки-матрешки! А мы все ждали…
Пока Сырезкин соображал, как ему поступить в такой ситуации, Курбатов начал вглядываться в углы, куда не мог пробиться свет керосиновой лампы. В полумраке, в самом дальнем углу его глаз нащупал железную койку, на которой, основательно переворошенные и скомканные, лежали матрац, простыня и еще какие-то вещи. Около койки валялся табурет. Взгляд Курбатова переместился в другой угол. Не сразу он мог заставить себя поверить, что сгорбленный комок, накрытый куском какой-то ткани, это и есть Серафима, которая сегодня основательно перебрала все его нервы, заставила побывать и в жару, и в холоде.
Курбатов схватил со стола лампу и хотел было с ней направиться к Серафиме, которая сидела, отвернувшись к стене, и не проронившая еще ни единого звука, но почувствовал, что его держит рука Сырезкина.