— Для гостя такое негоже! — назидательно произнес Петр и схватил Курбатова за грудки. — Душу вытряхну! Уматывай отсюда, Василий Трофимович, подору-поздорову… Не то…
Разъяренными глазами Сырезкин начал что-то искать среди разбросанных объедков и в беспорядке расставленной на столе посуды. Наконец, он отыскал там кухонный нож, схватил его дрожащей рукой и занес над головой.
— Дай-ка поставить мне лампу на стол, а то опрокину — пожару наделаем, — спокойно произнес Василий Тимофеевич, не отрывая взгляда от Сырезкина.
Петр опустил руку и с досадой швырнул нож на стол.
— Твой помощник в ларьке рассказал нам такую байку, — начал было Курбатов, но тут же был остановлен Сырезкиным.
— Значит себя на «мы» называем?..
— Почему себя? Вон у дверей целая делегация стоит. Девчата, заходите! Чайку, чать, хозяин не откажет!
— Мы не пойдем, мы тут будем, Василий Тимофеевич, подождем, — послышался голос Анны.
— У-у-у… — пробурчал Сырезкин.
— Так вот, значит, он говорит, что ему жена вот за такие дела хотела все мужские достоинства повырывать. А мне думается, что тебе такое нужно было сделать еще в молодости. Сколько бы хороших семей сохранилось!
К удивлению Курбатова, Сырезкина не оскорбили эти слова. В глазах Петра блеснул плутовской огонек. Он подмигнул.
— Я от бога большего не беру, чем положено. Он меня специально и создал для проверки верности чужих жен. Если устоит передо мной — значит, самая верная на свете жена. Щука-то, сам знаешь, для чего в море!..
— Да, это у тебя получается, — согласился Курбатов. — Серафима вон какая была женщина, а сейчас что? Сидит, как опоенная кляча… Сделал свое дело…
— Это я-то опоенная кляча? — взвизгнул в углу захмелевший голос Серафимы. — Кто? Это я-то опоенная кляча?! Это я-то?
И Сырезкин, и Курбатов невольно повернулись к Серафиме.
— Да вы, дорогой Василий Тимофеевич, таких кляч не видели и не увидите! — возбужденно продолжала Воланова.
Серафима сбросила с себя покрывало, обнажив полные округлые груди, поднялась с табуретки, закинула кверху подбородок.
— Бесстыжая, докатилась, — еле слышно произнес Курбатов и отвернулся.
— А ну, не дури! — предупредительно добавил Петр.
— Нет уж, скажу! Жила и не знала, что есть настоящая жизнь! Чуть-чуть не прозевала. Годы бегут, а другой, запасной жизни нет. Ну, кто бы мне спасибо сказал за то, что отказывала себе в настоящем?
Почувствовав себя неподготовленным к такой обстановке. Курбатов не знал, что ответить Серафиме.
— Сейчас же собирайся! Подвода готова!
Сырезкин пошел за Василием Тимофеевичем закрывать дверь. Лицо его выражало самодовольство. Пятерней левой руки он приглаживал распущенные кудри, а правой не спеша застегивал пуговицы косоворотки…
Потом доверительно еще раз подмигнул и скривил губы.
— А жен верных все-таки не бывает — это я теперь уже точно знаю! Вот тебе и срочная телеграмма!
…Повозка из райцентра возвратилась в Самойловку к полуночи. Село встретило путников потушенными очагами, дремлющими в безмятежной темноте жилищами. Лишь иногда, стараясь угодить хозяину и показать безупречность собачьей службы, заливалась где-то незлобивым лаем дворняжка да вертухалась шелудивая овца, наслаждаясь спокойствием и ночной теплотой затянул свою бесконечную скрипучую мелодию сверчок.
Бричка подкатила к дому Волановых. Курбатов облегченно вздохнул, потянул вожжи. Он заметил, что делегатки тоже не меньше его рады завершению этой нудной и утомительной поездки, от которой каждый себя чувствовал не в своей тарелке.
За всю дорогу никто не проронил ни слова, никто не мог хотя бы каким-нибудь разговором разрядить гнетущее молчание.
Серафима мягко спрыгнула с повозки, поправила платок и, забыв попрощаться, направилась к крыльцу.
— Сима! — негромко окликнул ее Курбатов, а когда та остановилась и полуобернулась на голос, осторожно и неуверенно добавил:
— Ты нас не имей в виду. Мы ничего не видели и не знаем. Разберетесь сами, а этого пентюха выбрось из головы… помни… мои слова…
Ответа не последовало. Серафима забежала на крыльцо и костяшками пальцев постучала в дверь.
— Вот, ешки-матрешки. Жалко, ведь семья какая была! — кивнул Курбатов притихшим женщинам и стеганул вожжей по боку мерина. — Эх, овсянки — непутевые, ищите овес, а копошитесь в полове.