С минуту Агафья стояла в растерянности, не зная, что ответить Серафиме… На щеках ее густел румянец.
— Уж не подтрунивать ты надумала, посмеяться бы тебе!
— Этого еще не хватало. До шуток мне теперь.
— Да ладно уж, схожу, — опустив голову, чтобы скрыть от Серафимы свою радость, произнесла Горюнова. — Мы ведь к работе привыкши. Это я прямо сейчас же… Делов пока нет… Чего мне сидьмя сидеть… Пойду…
— Постой, постой, ишь рванулась как! Послушай… Уж коль ты взаправду добра желаешь — постирай ему рубаху… Ту, что он носит сейчас, в клеточку… Запачкалась вся… Вчера видела сама на нем… Да будь побойчей…
За дверью Горюнова почувствовала себя птицей, выпущенной на волю. Поправив косынку, она стремительно кинулась к дому Воланова.
День уже был в разгаре, но в комнатах Прасковьи, как в вечернее время, был полумрак. Окно, выходящее на север, было снаружи плотно закрыто ставнями.
Здесь Серафима прожила уже несколько дней, но толком что-либо о Прасковье еще не знала. Загадок было много на каждом шагу. В том, что ее хозяйка — старуха набожная и кроткая, Серафима не сомневалась. Голос у нее был тихий, с оттенком вкрадчивости и боязливости. Никогда не спорила, не бранилась, не доказывала. А если и приходилось быть свидетельницей спора, то она поддакивала и той и другой стороне.
Было Прасковье около семидесяти. Но она еще не изжила привычки быстро ходить, любопытствовать, все подмечать. Ее интересовали не только свои дела, но и заботы всех соседей и знакомых.
Хозяйство у Прасковьи было скромным. За измызганной и почерневшей от времени перегородкой закутка то и дело слышалось блеяние козы. Было у хозяйки восемь-десять кур, которые всегда искали общения с соседскими сородичами, у которых имелся свой петух. Но и это захудалое хозяйство не ведало заботы Прасковьи. Оно, казалось, было заведено старухой не для укрепления крестьянского хозяйства, а для проверки выносливости этой живности. Старуха очень часто куда-то исчезала, не дав никому наказа присмотреть за домом.
Закрытая в закутке, непоенная и некормленная коза своим истошным голосом вначале, казалось, взывала к совести человеческой, но потом в безрассудной голове, неизвестно каким образом, созревало решение — не тратить попусту сил и смиренно ждать хозяйку. Возвратившись домой, Прасковья сразу же вспоминала про козу и про кур. Правда, птица гораздо болезненнее переносила разлуку с человеком. После каждой отлучки поголовье Прасковьиной «птицефабрики» нередко сокращалось чуть ли не на одну треть. В разных уголках сарая хозяйка находила задубевшие тела кур. Возмущаясь невыносливостью полуптиц, она собирала их трупы в кучу и, зажав в ладонях холодные костистые лапы, тайком от соседей несла жертвы к оврагу.
По утрам Прасковье, как и всем старым людям, не спалось. Сквозь сон Серафима нередко слышала ее горестные вздохи с обязательным упоминанием бога, какие-то причитания. Сначала Воланова почти не обращала внимания на эти странности. От своих голова разламывалась. Теперь у нее ничего не осталось из того, что можно назвать подходящим. После яркой вспышки и позорной осечки пути возвращения к прежней жизни были отрезаны. Понимала она и то, что подбросила для своих детей задачки непосильные для их раннего ума. Почти все нажитое пущено по миру. Уходя из дому, а точнее убегая из него, Серафима не слишком назойливо попросила сразу же двух соседок присмотреть первое время за домом. А уж потом, размышляла она, пусть куда выведет кривая.
Дети каждодневно пропадали у отца. Возвратясь, они рассказывали о доме, об отце. Это были веселые и забавные сообщения о том, чем он их кормил, как он смешно без конца бегал то в сенцы, то во двор, как наступил коту на хвост, как разлил на пол целое ведро воды, как измазал себе сажей лицо.
Но в этих-то веселых для детворы случаях Серафима видела другое: Михаил тяжело переживает эту суровую нескладность жизни, которую вдруг подбросили ему судьба, горечь измены близкого человека.
XI
…От невеселого раздумья Серафиму отвлекли звуки, проникшие из-за деревянной перегородки. Это была Прасковья. Сегодняшняя утренняя колготня была особенно какой-то странной, не похожей на ее обычную нудную возню…
Из монотонного бормотания выделялось много отчетливых слов и фраз.
— Царство божие внутри нас… Скоро ли наступит кончина моя? За все надо каяться перед богом… Отойди от греховной жизни! Прощай брату своему, покрывай любовью грехи его против тебя…
Звуки прервались, и минуты две-три Серафима кроме ровного и безмятежного сопения детворы ничего не слышала. Вдруг ее кольнула тревожная мысль: «А не случилось ли что с головой старухи? Как быть?».