Воланов окончательно зашел в тупик. Он уже не кружился, а лишь неуклюже переступал с ноги на ногу, как плохо отдрессированный гималайский медведь. Но вот Михаил остановился, злобно посмотрел по сторонам и грозно устремился на людей.
Почуяв недоброе в настроении Воланова, парни и девчата мгновенно расступились. Раскрасневшийся, точно из жаркой парной, вырвался Михаил из окружения — и наутек, домой!
Успокоившись, Михаил рассуждал: себя ли нужно винить за то, что произошло, или те наглые рожицы, которые утехи ради могут оплевать и посмеяться над неумеющим давать сдачи?
В глубине души давило, скребло, мутило. Хотелось сгинуть, исчезнуть, провалиться. А в ушах все слышался раскатистый, надменный и беспощадный хохот Петра Сырезкина и его последние слова, которые смог разобрать Воланов:
— Вот росомаха, вот росомаха! Вот это мешок с отрубями!
II
Дня через два, когда еще не успели выветриться гадкие впечатления от вечеринки, Михаил повстречал на улице Серафиму. Он круто повернул в сторону, набычился и зашагал прочь.
— Хотя бы поздравствоваться надо было, Михаил Терентьевич! — напомнила о себе Серафима. — Иль серчаете?
Не меняя позы и не глядя на Серафиму, Михаил вначале что-то пробурчал, а потом вместо ответа, ни к тому ни к сему, спросил:
— А ты чего третёдни не смеялась надо мной? Все смеялись, вот.
— Такая уж я уродилась, люблю все делать поперек. Да и чего уж там смешного, ничего такого я и не заметила. Со мной тоже такое один раз было, если даже не почище. Ты вот все-таки вырвался и — ходу. А у меня совсем по-другому получилось: зацепилась каблуком за кочку и растянулась. Все надрываются от смеха, а я реву, как непреная корова.
Не стал Михаил разбираться: правду говорит Серафима или всего лишь пристроилась к его настроению, хочет успокоить, но все же ему показалось, что в мрачной туче появилась светлая проталинка, полегчал давивший душу камень, побольше стало света и воздуха.
Второй раз Михаилу довелось повстречаться с Серафимой вечером через несколько дней, когда та стояла в проулке, отыскивая глазами в стаде свою буренушку.
Помня прежний урок, Воланов на этот раз отвесил поклон, сопроводив его негромким «здрасьте».
Серафима сразу же обернулась и бросила на парня приветливый взгляд. Увидев в глазах девушки непонятные и загадочные для него искорки, Михаил оторопел. Не мог он и поверить, что у живой женщины (раньше он видел такое только на цветных картинках) могут быть такие красивые губы. Чуть вздернутый носик и добродушно округленный подбородок говорили о незлобивой натуре девушки.
Михаилу показалось, что он допустил недозволенное, разрешив себе взглянуть в глаза девушки. Такое может позволить себе лишь достойный ее, у которого есть все данные говорить с ней на равных.
Будь у него хотя бы частица того, что дала природа Петру Сырезкину и некоторым другим парням, он действовал бы по-другому. Но нет, не для него рождены красавицы, о которых пишут стишки, поют песни.
Уяснил себе Воланов и то, что ныне роптать на судьбу проку никакого нет и поэтому не надо разжигать аппетит на то, что приготовлено для других. Потупив взор, Михаил резко повернулся и зашагал в сторону.
От пытливого взгляда Серафимы не ускользнули мешковатость, простота и наивность этого забавного и необтесанного парня. Он был весь как на ладошке: угловатый, добродушный, закрепощенный своей совестливостью.
— И куда вы все спешите, Михаил Терентьевич? Что у вас там, семеро по лавкам сидят и все с открытыми ртами? — искала она повод, чтобы задержать Воланова на несколько минут.
И Михаил вдруг стал замечать, что «непутевые», как он считал вопросы Серафимы, становились почему-то для него желанными, хотя порой не все в них было понятно. Боялся он лишь ее насмешки. А вдруг, притворившись тугодумкой, она в душе издевается над ним, наслаждается тем, что для своего удовольствия смогла всколготить, распалить этого непробиваемого, угловатого человека.
За последнее время Михаилу довелось раза два побывать в городе: хотел для своего плотницкого дела раздобыть долото и стамеску. Не нашел. Но вернулся не с пустыми руками. На улице встречные и поперечные гадали: что может быть у него в цветастом платке, превращенном в объемистый узел? Откуда им знать, что это был первый подарок для Серафимы. Он подследил ее вечером и после приветствия, безо всякого объяснения, сунул в ее руку узел. Серафима растерялась, удивленно посмотрела в глаза Михаилу.
— Это зачем? — вспылила она, но тут же, заметив на лице Воланова добродушную улыбку, переменила настроение.