Гибель Агафьи Серафима перенесла тяжело. Она вдруг ощутила, что после ухода Агафьи в свет иной появилось много пустоты и безмолвия, которые пугают своей невесомостью, отсутствием жизни.
Если когда-то господь создал человека, размышляла Серафима, то обеспечил его только тем, что нужно лишь для честной жизни. А все остальное — хитрость, коварство, жадность и тому подобное — человек приобрел, так сказать, по ходу жизни, самостоятельно. Но Агафья не могла приобрести эти дополнительные качества и поэтому осталась только с тем, чем наделил ее всевышний. А с одним добром далеко не уйдешь. Серафима считала, что такие, как Агафья, становятся просто-напросто кормом для людей более пронырливых, изворотливых и предприимчивых.
Сейчас, когда не стало Агафьи, Серафима вдруг поняла, что жизненные пригорки гораздо круче, чем они ей до сих пор виделись. И в хлопотах по хозяйству, и в уходе за детворой не все получалось так ловко и шутя, как это давалось Агафье — добродушной и немного чудаковатой подруге. Часто не хватало времени делать все как следует: там недоделка, там огрехи, там никудышность.
Но Серафима понимала, что опуститься, раскиснуть — значит извести себя, погибнуть. Нужно отшвырнуть хандру, не сдаваться этой образине. Вспомнились слова отца, услышанные ею еще в детстве: «Киснуть нельзя. Не жильцы на свете людишки, которым лень в сладость пришлась. Это, как на морозе. Начинает прокрадываться тебе в душу — ласкает, нежит, убаюкивает. И крышка вечная! Так вот и в жизни. Она, дочка, любит тех, кто все время в бегах да в делах хороших».
Впереди вырисовывались новые заботы. В школе начались каникулы. И Санька с большим удовольствием пристроился к ватаге мальчишек, которые сколачивали свои «артели», шли на поливку огородов, на прополку, на ночевку с табуном лошадей. Он с двумя пацанами определился на обслуживание чигиря — нехитрого древнего устройства по поливу огородов. С утра и до вечера огромное деревянное колесо, обвешанное бадьями, вращалось над озером, вычерпывало из него воду и выливало ее в широкий деревянный желоб. Обязанности Саньки были несложными: он целый день понукал лошадей, которые ходили по кругу с завязанными глазами и вращали эту аляпистую махину, поил, кормил животных-каторжан.
Нескладности ожидались к осени. Санька перешел в пятый класс. А это означало, что для продолжения учебы нужно будет перебраться в район.
В колхозе были недавно открыты детские ясли, и по предложению Курбатова Серафима определила туда Данилку. И все же забот еще хватало. Данилка чаще стал хныкать, температурить, и Серафиме приходилось нередко сидеть из-за него дома. Хозяйка дома без конца пропадала где-то по своим молебеным делам. Приходила домой то поздно, то не появлялась совсем.
Все чаще и чаще Серафима пропускала молитвенные собрания. Это сначала удивляло, а потом стало раздражать пресвитера и приближенных. Недоумевали, почему Серафима, которая в последнее время становилась все более смиренной, начала опять проявлять свой норов. Святой дух вот-вот должен был сойти на Воланову, и она, как другие верующие, сможет скоро разговаривать с богом на ангельском языке. Так считали братья и сестры во Христе.
Эту встречу с богом она должна была иметь вовремя самого ближайшего радения. А тут на тебе…
Пресвитер Парамон считал, что он ухлопал много сил, чтобы привлечь в стан приближенных к богу заблудшую овечку Серафиму. Он ее уже начал ставить в пример вновь принимаемым в секту. И вдруг этот «яркий пример» для убеждения начал понемногу тускнеть и даже в какой-то мере играть совершенно противоположную роль. Парамон не мог с подобным смириться, так как помимо всего в этом видел и немалый ущерб своему авторитету.
Постоянные ссылки Серафимы на то, что она не могла присутствовать на очередном богослужении из-за болезни Данилки, вскоре перестали приниматься Парамоном за уважительную причину. Особенно он был рассержен отсутствием Серафимы на очередном хлебопреломлении, которое обычно проводилось в первое воскресенье каждого месяца. К этому дню пресвитер готовился особенно усердно, придавая обряду большое нравственное значение…
Однажды Прасковья после моления возвратилась домой в сопровождении сестры во Христе, которая уж навещала Серафиму во время болезни. Прасковья называла ее сестрой Марией. Гостья отвесила поклон всем четырем углам, поцеловала Серафиму в лоб, положила свою ношу — цветастый узелок — на лавку, потом и сама опустилась на нее.
— Притомилась я, сестрица, — пояснила она Серафиме, стягивая с головы платок. — Уж больно редко стала ты нас навешать, родная, не забываются ли тебе муки Христовы, его страдания? Вот тут я принесла тебе кусочек тела господнего… Только на бога надейся, но не на себя. А без духа святого нельзя жить.