Серафима кинулась к двери, оттолкнула плечом Марию и, не выпуская из рук Данилку, выскочила на улицу, окутанную непроглядной летней темнотой.
Через полчаса на безлюдной дороге появились два тусклых огонька. Они то и дело подпрыгивали вверх, метались из стороны в сторону. Это размахивали фонарями «летучая мышь» председатель колхоза Курбатов и счетовод Голиков. К дому Прасковьи их вела Серафима.
Но встречи с пятидесятниками не получилось. Обе сестры во Христе куда-то исчезли, оставив двери дома незакрытыми. Ночевать в жилище Прасковьи Серафима не решилась. Курбатов выделил ей угол в своем доме. Санька в эту ночь со своими сверстниками сторожил в степи табун колхозных лошадей.
XXV
После встречи с пророчицей Марией Серафима долго не могла прийти в себя. При воспоминании о предложении незваной гостьи принести богу в жертву «невинную душу» начинало стучать в висках, к горлу подступал комок. Но были мгновения, когда она вдруг перечеркивала в голове все, что ее мучило, терзало. Тогда появлялись сомнения: а может быть, всю эту бучу она заварила по ошибке, может быть, шутливый разговор Марии она приняла за серьезный и, как подгулявший мужик, разогнала добрых и заботливых людей, отплатила им за все пакостью?
Курбатов не отказал в просьбе дать Серафиме бричку для поездки в Краюшкино и в район, чтобы узнать всю правду, не морочить головы себе и людям, помнить: «Бабка надвое сказала». Курбатов предложил ей кучера, но она решительно отказалась от него. Зато советы о том, где и как следует себя вести, где и у кого можно остановиться, чтобы перехватить «калиновый листок», приняла безоговорочно.
В районе, куда Серафима добралась через несколько часов, она зашла в больницу. На хорошо вымытых и выскобленных деревянных ступеньках крыльца ее встретила пожилая женщина, выполнявшая обязанности регистратора.
Выслушав просьбу Серафимы, она долго молча рассматривала необычную посетительницу. Регистраторша вначале наотрез отказалась возвращаться в дом, чтобы заглянуть в журнал записей.
— Кто же ты ему такая, коли даже фамилии не соизволила узнать? У нас тут и потемнее тебя люди бывали, но таких загадок не загадывали. Нет, не было у нас вроде никаких Гордеев. Не припоминаю таких.
Серафиме пришлось, употребить немало изворотливости и выдумки, чтобы заставить регистраторшу возвратиться и проверить всех Гордеев, какие могли поступить сюда за последнее время. И таких в записях больницы не оказалось.
Только после посещения больницы Серафима решилась встретиться с проповедником, с этим для нее загадочным и необычным человеком. Теперь путь лежал в Краюшкино.
…Чтобы не вызвать лишней суматохи, Серафима поставила бричку поодаль от молебного дома — в соседнем переулке. Всю дорогу, пока сюда добиралась, она воображала встречу с Парамоном, представляла его растерянность при сообщении о том, что никакого Гордея в больницу не доставляли, что братья и сестры во Христе загубили его.
Своего наставника Серафима отыскала без труда: он стоял возле дома в окружении четырех женщин. Она сразу же заметила, что Парамон при виде ее засуетился, задергался. На Серафиме взгляд его задержался на какие-то доли секунды, но и их хватило, чтобы увидеть в глазах вспыхнувший испуганно-злой огонек. Парамон опустил голову, резко повернулся спиной и попытался было удалиться от назойливых сестер, не желавших расстаться с ним без божественного наставления. Путь отступления отрезала Серафима.
— Сестра Серафима, ноне нет мне мочи вести с тобой беседу. В другой раз… недуг, недуг у меня, — попытался он отстранить рукой почти вплотную приблизившуюся Серафиму.
Парамон бросил кроткий, умоляющий взгляд на сестер. И те, быстро разгадав смысл этого взора, немедля пришли на помощь.
— Боже мой! Да у нее совести нисколь не осталось! — с лютой враждой в голосе произнесла одна из них.
— Ты смотри, как прет! Никакого приличия и уважения! А ну, отступи!
Пресвитер, почувствовав неминуемую заварушку, поднял кверху руки, дал знать, что не следует распаляться. Но Серафиму теперь уже было не остановить. Тот же самый Парамон, к которому она успела проникнуться чувством уважения и почтения за его степенность, за его негромкие, но всегда рассудительные речи, за его умение всегда внимательно выслушивать человека и дать добрый совет, вдруг обернулся чудовищем, требующим принести в жертву богу ее детей. Он, коренастый и плотный мужчина, всегда казавшийся ей образцом смиренности перед богом и людьми, напоминал ей сейчас паука, который занимается расстановкой своих сетей, чтобы ловить простачков.