И снова в доме перед Серафимой предстало ее родное и близкое, все, что было свидетелем ее молодости, хлопотливой семейной жизни. Все было по-прежнему, если не считать давно небеленных стен с темными паучьими ловушками в углах да посеревших от пыли закоулков, мест, куда не догадывались при уборке заглядывать добровольные помощницы Михаила. Но как бы ни было все родным и близким для Серафимы, ей то и дело казалось, что все это смотрит на нее с укором и с неодобрением ее недавнего завирального счастья. Уходить самой от себя, от живучих назойливых упреков помогали работа и домашние хлопоты. В колхозе теперь главной рабочей силой были женщины да недозрелые до призыва в армию подростки.
Серафима после дойки коров вместе с другими женщинами выезжала в поле на заготовку сена, потом на уборку ржи, нередко приходилось отправляться и в лес, где была выделена для колхоза делянка. Заготавливали древесину, пилили на дрова сухостой.
Работа — это было то место, где люди делились своими радостями и горем, получали друг у друга поддержку, утешение. Но все чаще случалось, что то одна, то другая колхозница не выходила на работу или же опаздывала на несколько часов. И причину теперь угадывали без труда и безошибочно; пришла похоронка с фронта. Понимали, что горе безутешно, но первый день после получения страшной вести, по заведенному неписаному правилу, отводился новой вдове для того, чтобы вдоволь нареветься, выплакаться, дать волю слезам.
В бригаде или в звене в такие дни притихали разговоры, то и дело слышались вздохи, проклятия фашистам. Тревожно гадали: а что будет завтра?.. И все же в этой, казалось бы, лишенной разнообразия обстановке иногда были исключения. Но это случалось не часто.
Как-то Серафима вместе с другими женщинами работала на колхозном току. Перелопачивали, веяли рожь. Работы было много. Люди торопились, поглядывая на темно-лиловую дождевую тучу, выплывшую из-за горизонта. Сегодня на работу не вышла Евдокия Изотова. Это была самая молодая, крепкого телосложения женщина с почти мужскими чертами лица и с высоким металлическим голосом. Знали, что характером она была добрая и уступчивая. Но и знали, что в семье у нее не все ладно. Замужем она была уже шесть лет, а детей бог все не посылал и не посылал.
Сама Евдокия ни от кого не скрывала, что живет с мужем скверно, часто терпит побои, хотя, глядя на ее склад тела, не все верили такому. Да как можно поверить, если муж перед ней выглядел всего-навсего подростком, щупленьким сморчком, ростом не выше ее плеча. Многие из сельчан хорошо знали, почему в этой паре появилось такое несоответствие. Когда Евдокия и Семен Изотов ходили в молодых, оба были малорослые, худенькие, хилые.
Но вот через год замужней жизни Евдокия как взялась-то отмахивать в высоту — сантиметр за сантиметром, а потом и в объем пошла. Все свои кофты, юбки, платья пустила на тряпки. Почти каждый год она со слезами замечала, что недавние обновки снова начинали трещать по швам, нестерпимо давить тело… И Евдокии казалось, что переделкам и перекройке одежды не будет конца.
А с Семеном никаких перемен не произошло. Он так и остался при прежнем росте и весе, словно прихваченный морозом. Превращения молодой жены заставили его злиться, терзаться, косо посматривать на подругу жизни.
— Еще хоть на один сантиметр вырастешь — как собаку выгоню из дому? — однажды пригрозил Евдокии Семен. — Жри поменьше да по утрам не потягивайся в постели… Придерживай себя. А то ведь дошло до того, что на люди стыдно показаться с тобой.
Евдокия клялась, божилась, что больше такого не допустит, но продолжала круглеть, все выше поднимаясь над Семеном, окончательно выводя его из терпения.
— Если бы мы жили с Семеном как кошка с собакой, — откровенничала иногда Евдокия, — я бы еще счастливой была… Это бы еще ладно. А тут самый вепрь настоящий, болотный злюка.
Но Семен не выгнал Евдокию. То ли просто-напросто он лишь грозил ей, то ли помешала война. Семена призвали в армию.
…Появление Евдокии на току было неожиданностью. Знать, на этот раз все ошиблись. Не похоронка была причиной опоздания. Евдокия подошла к веялке, сбросила с себя легкую тужурку, взяла в руки лопату и с яростью начала швырять зерно…
— А мы думали — у тебя тоже, — исподлобья поглядывая на Евдокию, начала было Анна Вилюшкина.
— Ну и что, что думали? — обрезала ее Евдокия. — Похоронка! Так что, работать, что ли, не надо? — а потом переменившимся голосом добавила: — вчера вечером прислали… Ночь проплакала… Хватит…
Услышав это, все побросали работу и подступились к Евдокии.