Ну, а чуть позже махнула Серафима на все рукой и начала интересоваться почтой в открытую. Не боясь новых пересудов, она стала всем заявлять, что с Михаилом они вновь поладили, договорились жить, не помня лиха.
Внушая такое другим, она вдруг уверовала и сама в то, что ошибка уже исправлена, у детей снова есть и мать, и отец.
Серафиме очень нужно было письмецо от Михаила. Именно по письму она намеревалась и определить — ждать Михаила, как мужа, отца двоих детей, или она всего-навсего временная квартирантка в пустующем доме?
И письмо вскоре появилось. Серафима чуть ли не вырвала из рук почтальонши треугольник, свернутый из тетрадного листа, и тут же вскрыла его. Глаза торопливо пробежали по корявым строчкам. Серафиму порадовало то, что в строке приветствия в одном ряду с именами детей стояло и ее имя — Сима. Михаил снова повторял свою просьбу; беречь детей. Писал, что очень соскучился «за ними» и ему очень хотелось бы их повидать. И еще одна просьба: если в селе объявится «съемщик», пусть Серафима снимет детвору и пришлет ему фотокарточку. О Михаиле Серафима узнала лишь то, что он в запасном полку, готовят его на пешего разведчика.
На другой день Серафима с письмом Михаила обежала всех знакомых. Она совала его под нос каждому встречному-поперечному, не спрашивая, желает ли тот видеть это письмо. Ей казалось, что своим сообщением о Михаиле она повергла всех в восторг, что наконец-то люди дождались того, что так ожидали в эти дни. Тыча завернутым листом. Серафима твердила: «Вот мои муж письмо прислал». При этом слово «муж» выговаривала с ударением, точно хотела доказать этим, что не такая она уж пропащая, как некоторые считают.
После письма настроение Серафимы поднялось. И многие дивились тому, как она смогла так быстро преобразиться, и как прежде, все чаще и чаще стал звенеть ее бодрый с живинкой голос, чаще стала появляться на лице улыбка.
В октябре по деревне был объявлен сбор теплых вещей для бойцов Красной Армии. Прямо у дверей сельсовета установили длинный грубый стол, похожий на аляпистый топчан. Старичок — колхозный счетовод с разбитым в очках стеклом — придирчиво проверял каждую вещь, принесенную для красноармейцев. Казалось, он обнюхивал ее, рассматривал каждую пылинку на ней. Потом отрывал взгляд от вещи и исподлобья смотрел на хозяина. Все эту манеру приемщика понимали, как вопрос; «А подвоха здесь нет? Уж не гниль ли какую вздумали сбагрить в армию?». Но подозрения счетовода были напрасными. Вещи люди приносили добротные. На столе уже возвышалась горка валенок, попарно связанных шпагатом, шерстяных носков, варежек, овчинных полушубков. Работу по приему вещей контролировал председатель колхоза Курбатов. Собственно, агитации здесь никакой не нужно было. Люди несли добровольно, от души. Через три-четыре часа сбор уже закончился.
За последнее время Курбатов заметно сдал, осунулся, глаза глубже осели в темные глазницы, а на лбу четко прорезались морщины. Целыми днями он был там, где велась нелегкая сельская работа, с горечью замечал, как все сильнее и сильнее ощущается недостаток рабочих рук.
К удивлению некоторых, к Серафиме относился Курбатов по-прежнему хорошо. Грехопадение ее считал случайным. Он знал, что все половинчатое ей не по душе. Работать — так работать, если гореть — так уж дотла.
Курбатов много раз поощрял Воланову за хорошую работу. Он не боялся при всех лишний раз назвать ее фамилию, когда нужно было подстегнуть бездельников, чрезмерных любителей прохлады в знойное время. Знал, что никто не посмеет упрекнуть его в этом или сплетническим шепотом назвать Серафиму «любимицей» председателя. На это не шли даже самые заядлые завистницы.
— Тут уж ничего не скажешь, — соглашались все люди. — Что уж хваткая, так хваткая, удалая. Этого у нее не отнять.
На пункт приема теплых вещей Серафима пришла вместе с Данилкой и Санькой. Принесла длиннющий, как поповская риза, овчинный тулуп и новые колючие шерстяные варежки.
— Это мы папе… пошлем, чтобы не холодно ему было, — растолковала по дороге детям Серафима.
Мальчишкам растолковывала, а самой хотелось, чтобы эти добротные вещи и взаправду угодили Михаилу. И не только как одежда, но и как весть из дому, от нее и детей. И, не соглашаясь со всякими теориями вероятности, Серафима сунула в карман шубы записку: «Миша, мы все тебя ждем домой! Соскучилась страшно. После победы у нас все будет, как у людей. Целуем. Я, Санька и Данилка (он растет с каждым днем)». Положила бумажку и задумчиво улыбнулась.