— Идите, идите с богом! Мой-то Васенька головушку сложил, а мне-то — враженят нянчить. Нет, нет! С богом, с богом!
Долго стояла Серафима около копошившегося у ее ног Данилки. Не идти совсем на работу? Но на что и как жить тогда? От Санькиной работы навара не будет. Да и как сейчас оторваться от людей? Узел затянется намертво. Может, что-то поймут, разберутся. В конце концов не она же, Серафима, предатель…
Решение Серафима приняла не совсем обычное. Она сбегала в чулан, принесла оттуда длинную веревку, привезенную Михаилом из Казахстана. Точно кушаком опоясала Данилку одним концом, другой привязала за толстую ножку кровати. Сейчас ее не смущало, что в таком виде Данилка уподобился кутенку на привязи. Поставив около сына кружку с водой, Серафима выбежала из дому, не обращая на хныканье внимания.
Серафима торопливо направилась на молочно-товарную ферму. Добежала до приземистого коровника и, чтобы не обходить его кругом, перелезла через невысокую изгородь, устроенную из длинных жердей. Подошла к помещению и заглянула за угол. Там она увидела троих женщин, которые, опершись на черенки лопат, как странники на посохи, громко наперебой что-то обсуждали. Увидев Серафиму, они, как по команде, умолкли… Серафима приблизилась к ним и тут же заметила, что никто из собеседниц не удостоил ее взглядом.
— Что ж вы это сразу утихли, прям-таки окочурились? — с плохо скрываемым раздражением произнесла Серафима. Иль вы только за глаза мастаки промывать косточки? Ну, о чем языки чесали? Почему так тихо стало? Или дурак где-то родился?
— А ты чего тут ползаешь, уши развесила? Подслушиваешь?
— Слава богу — раскусили! — после короткой паузы отпарировала, к удивлению Серафимы, давнишняя ее приятельница Матрена Петухова. Раньше ее Воланова причисляла к тихоням, людям, не имеющим норова в характере. — Про наших мужиков-то ни на собраниях не говорят, ни в газетах не прописывают, а они себе хлещут фашиста по рылу, да и сами кровушку проливают. А тут — герой вверх дырой сыскался, фашистов живьем ловит! Смотри-ка! А он, оказывается, наших там крошит! Германцу продался. Вот те и герой! Мишка Воланов!
— Прикусила бы ты язык, Матрена, — незлобиво ответила ей Серафима, — тут что-то перепутали… Сама я не знаю, что делать.
— Что ж тут путать? Своими глазами видела… военный показывал листовку… Вот вы какими гадами оказались!
— И Мишка, и ты — предательша! — поспешила на подмогу Матрене доярка Татьяна Власкина. — А че ты сюда приплелась? На собрании решили тебя отстранить от молочной фермы… Другую работу дадут!
— Ага! Понимаю… — затухающим голосом произнесла Серафима. — Конечно, предательша. Может быть, порошка какого-нибудь сыпану в молоко… Ну, уж шиш вам!
С минуту Серафима молчала, пристально рассматривала своих недавних подруг. Потом резко повернулась и вошла в помещение.
— Стой! Погоди! — выкрикнула Матрена и бросилась наперерез Серафиме. — Иль до твоих мозгов не дошло, о чем мы тебе толковали. Не разрешено тебе тут работать! Понимаешь? Иди! Иди отсюда, другую работу бригадир даст!
С большим трудом Серафима освободила свою руку от судорожного захвата Матрены и толкнула ее плечом.
— Отойди, дохлятина! Никуда я от своих коровочек не уйду! Здесь буду работать! А не то всех вот этим дрыном поохаживаю!
Женщину испуганно переглянулись и отступили.
Работала Серафима на ферме допоздна. За весь день никто с ней не обмолвился ни единым словом. Только иногда через деревянную перегородку до нее доносился еле уловимый шепот. Лишь перед самым уходом Серафиме сообщили, чтобы она утром зашла к председателю колхоза.
XXXIV
Данилка сравнительно легко перенес неволю. В обед к нему забегал Санька: налил свежей воды, немного покормил. Возвратившись домой, Серафима застала малыша безмятежно спавшим на кусочке овчины под кроватью. Освободив от веревок, осторожно перенесла его в постель.
Наутро, проделав ту же самую операцию по ограничению воли малыша, мать с сыном отправились на работу. Санька пошел на конюшню, а Серафима решила вначале побывать у председателя колхоза, в правлении.
Тырнов сидел за столом. Перед ним стояла лампа-семилинейка с прокопченным стеклом. Председатель то и дело вращал светильник, пытаясь для лучшего освещения стола найти между черными полосами копоти светлую проталинку.
Увидев Серафиму, он сразу же уткнул глаза в исписанный какими-то цифрами листок бумаги.
— Вот и хорошо, что ты пришла, — произнес он ровным голосом, не отрывая глаз от бумаги. — Понимаешь, народ так решил… Тебе придется уйти с фермы, а потом я как-нибудь сам решу…