Серафима начала подумывать кого из мужиков пригласить освежевать скотинку. Однако от этого намерения она скоро отказалась.
В районе решили организовать сбор продовольствия в фонд Красной Армии. И многие колхозники, несмотря на убогость своих запасов, решили отделить от них толику мяса, муки, меда или масла. Прием продовольствия начался ранним утром. К правлению потянулись люди. Одни везли на санках мешки с зерном, с мукой, другие тянули на веревках или подгоняли сзади овечек, а то и бычков.
Серафима все чаще стала обращаться к Саньке за советом. Мальчишка с каждым днем становился все более рассудительным. В своих многочисленных не по возрасту заботах он походил на маленького прижимистого мужичка. По клочкам выискивал сено для овцы, выпрашивал на скотном дворе кусочки жмыха — макухи, толок их, ел сам и угощал Данилку с матерью. Предложение матери отвести овцу на приемный пункт Санька посчитал глупостью.
— Или ты совсем перестала соображать? — не удержался он от грубого упрека. — Завтра подыхать с голоду будем, а она последнюю овечку поведет… Они ее «предательшей» зовут, а она на тебе…
— А ежели все дадут что-то, а я нет — тогда и взаправду я буду предательшей, — всхлипнула Серафима и прикрыла глаза ладонью.
С минуту Санька молчал, потом подошел к материи положил руку на плечо.
— Ладно, мам, пошли… отведем. Хватит тебе. А мясо я сам достану. Вчера у леса видел — зайцы троп наделали. Петли из проволоки буду ставить. Авось какой-нибудь лопоухий влезет…
За зимние месяцы скудной кормежки овца сдала в весе, и Санька без особого труда приволок ее на веревке к приемщику. Здесь уже собралось человек пятнадцать. Одни крутились возле старичка-учетчика, дожидаясь расписки, другие стояли в очереди со своими дарами для фронта. У изгороди правления сгрудились несколько овечек, тут же на снегу лежал связанный бычок прошлогоднего отела.
— Мы-то тут как-нибудь! — выкрикнул мужик с деревянной ногой, требуя, чтобы на него обратили внимание. — Лишь бы им там было терпимо. Голод, он ведь не тетка — пирожка не даст.
— А ну-ка посторонитесь, дайте мне зерно провезти, — объявила о своем прибытии вывернувшаяся из-за угла женщина с санками.
Около учетчика стоял в новом полушубке Тырнов и заглядывал через плечо приемщика, подсчитывая принятое.
Появление Волановых у приемного пункта многих ошеломило. Все разноголосье затихло сразу же, как по команде. Как на неслыханное и невиданное явление десятки глаз смотрели на Саньку, тащившего свою живность, и на Серафиму, подгонявшую ее хворостиной.
— Предательша… — услышала Воланова негромкий, испуганный чей-то голос. — Ты глянь-ко! Тоже примазывается…
Серафиме пуще всего не хотелось растеряться. Она подняла голову, упрятала под платок вылезшую прядь волос и резко повернулась к одноногому.
— А ну-ка посторонитесь, дайте мне зерно провезти, чего скривился? Иль предательшу не видали?..
Этих слов хватило, чтобы вывести всех из состояния оцепенения, растерянности.
Одноногий взвизгнул то ли от причудливого обращения к нему, то ли от того, что Серафима именно с ним, первым, решила говорить.
— А ведь и вправду калякаешь, голубушка! Где уж нам! Вот уж шесть с половиной десятков годков отмерил, всяких повидал, а вот предательшу не доводилось встречать… Что уж не доводилось, так не доводилось… Ей, пра, не буду врать… не доводилось.
Оставив позади себя Саньку с овцой. Серафима бесцеремонно протиснулась к столу.
— Пиши, Потапыч, пиши? Овечка на мясо для красноармейской кухни. Пиши! — стараясь пересилить другие голоса, громким приказным тоном отчеканила Серафима.
— А можа, ты для немецкой кухни приволокла эту падаль? — с ненавистью процедила сквозь зубы молодая женщина, которую Серафима оттолкнула от стола локтем. И, поддерживаемая одобрительными взглядами, добавила: — От твоего подарка у красноармейцев кость в горле застрянет. Так я говорю, а?
— Правильно, чего с ней канителиться! Пусть убирается отсюда со своей клячей! Не надо! Лучше сами еще по одной овечке приволокем! Не дадим позорить армию! Вон ее отсюда, растуды ее… Предательша! — донеслись до Серафимы негодующие выкрики.
Она не ответила на них. Как из душной парной выскочила из окружения и отыскала глазами Саньку. Заметила на щеке сына крупную слезу.
— Не надо, детка, мы еще с ними поговорим, — попыталась она взволнованным голосом успокоить сына. — Отвязывай веревку и пошли.
В это время к Серафиме приблизился Тырнов. Он недружелюбно посмотрел на нее, положил ладонь на овечью голову и начал теребить шерсть пальцами.