— Оно вот что, товарищ Воланова… — произнес он. — Конечно, это очень хорошо, что ты так придумала… Но… Но, понимаешь, принять не можем твою овечку… Опоздала… Мы уже достаточно собрали… Понимаешь? Ты отведи ее домой… Сгодится… Дети все же у тебя…
— Ха-ха! — со злорадством воскликнула Серафима. — Достаточно собрали? Ишь, какие шустрые! Вон Степан Голиков тащит овцу — тоже не примете? А ну, Саня, Саня, отвязывай поживей веревку!
Но Санька уже сделал это. Серафима пнула овцу валенком в зад, и та вприпрыжку побежала к изгороди, к своим сородичам.
Серафима не слышала возбужденных голосов, не видела ненавистных глаз, которыми их провожали люди. Вместе с сыном она торопливо направилась к ближайшему проулку. Прежде чем завернуть за угол, Санька остановился, посмотрел в сторону правления и, помахав кулаком, выкрикнул: «Я вам все стекла повыбиваю!» Серафима схватила сына за руку и потянула за собой.
Через несколько дней Санька приступил к промыслу зайцев. Наделал из проволоки петель и, идя в лес за сушняком, начал приглядывать заячьи тропы. Найти их удавалось без особого труда, но успех пришел не сразу. Беляки почему-то не хотели совать готовы в висящие над их вчерашними следами петли. То отгибали их в сторону, то, видимо, перепрыгивали. Санька досадовал, злился, но дела не оставил. Размышлял, искал причину, регулировал диаметр петель, высоту подвески.
Первый успех доставил Саньке большую радость.
— Есть! Есть! — закричал он восторженно и по глубокому снегу побежал к елочке, к стволу которой была привязана петля. Пытаясь вырваться из ловушки, беляк так затянул проволку на шее, что та врезалась в шкуру.
Добыча Саньки пришлась кстати. Вот уже три дня Серафима варила совершенно пустой суп, без единой звездочки жира и кусочка мяса: картошка и несколько ложек разболтанной для «мутности» муки.
Все думы Серафимы были сейчас о Данилке. Выдержит ли?
Без молока, мяса, хлеба он с каждым днем все сильнее бледнел, слабел, еле двигался. И веревка, которой Серафима все еще привязывала на день Данилку, фактически уже была не нужна. Мальчишка уже сразу же после ухода матери и брата залазил под кровать, укладывался в приготовленную постель и почти неподвижно лежал целыми часами, сознавая детским чутьем, что выпрашивать у матери что-то бесполезно.
Серафима понимала, что выход у нее есть только один: идти, хотя бы ради Данилки, снова к Тырнову и попросить авансом немного муки и мяса. Но не решалась этого делать: она боялась, что Тырнов откажет и напомнит — чья она жена, снова скажет о необходимости помогать в первую очередь семьям фронтовиков.
Первый ужин с зайчатиной был настоящим праздником Волановых. Мать сварила суп, разлила его в чашки и возле каждой из них положила по ровному куску мяса беляка.
Мать радовалась за сына, деловито расхаживавшего вокруг стола, а тот не без гордости думал о том, что сделал для семьи нечто настоящее, мужское.
XXXVI
Как-то вечером, возвращаясь с работы, Серафима заметила у калитки своего дома запряженную в легкие сани лошадь.
«Боже, неужто опять кого-то принесла нечистая? — кольнула тревожная мысль. — Когда же все это кончится?».
Ноги в плохо просушенных валенках совсем отяжелели, отказывались двигаться. Ей очень не хотелось видеть человека, который опять будет требовать сведений о Мишке, заставит искать какие-то бумажки, в который раз будет расспрашивать о его друзьях.
Медленно добрела она до калитки и вдруг отпрянула назад. Из сеней, как призрак, выскочила темная фигура. Рассмотреть в сумерках этого закутанного в длинный тулуп человека было невозможно. Узнала она его лишь после того, как тот сбросил с себя этот наряд и швырнул его на мягкую подстилку в санях.
— Здравствуй, милашка! — послышался в вечернем морозном воздухе бодрый, ядреный голос Сырезкина.
— Вот холера! Да ты что? Захотел, чтобы я в одночасье умом рехнулась? — стараясь уладить дыхание, с трудом промолвила Серафима. — Когда тебе надоест заезжать сюда?
Сырезкин был одет в новый, защитного цвета бушлат и ватные брюки. Живот был подтянут широким офицерским ремнем со звездочкой на бляхе. На голове тоже новая военная шапка с дымчатой мерлушкой. На ногах черные с завороченными голенищами валенки.
Приблизившись, Серафима заметила широко расплывшуюся улыбку, обнажившую под пышными усами два ряда крепких зубов.
— Ну вот и опять нам довелось свидеться! — продолжал жизнерадостно Сырезкин. — Как богородица появилась… Ну, что ж, может, в дом позовешь? А я вижу, в дверях щеколда задвинута — знать, никого нет. А что, замков-то уже не вешаете?.. Это, конечно. Кто тут к вам?