Назойливая мысль о том, как же умудриться свести концы с концами, пуще прежнего начала донимать Серафиму. И она ничего другого не придумала, как снова, в который раз, идти к Тырнову.
— Мы с утра до вечера работаем с Санькой в колхозе — выпиши нам хоть сколь-нибудь зерна или другого чего… Все ведь подобрали — пухнуть начнем скоро с голоду!
Как всегда Тырнов внимательно выслушал Серафиму, долго не сводил с нее прищуренных глаз.
— Я и без твоих слов, Серафима, знаю, что у тебя сейчас не житье, а вытье. Время для всех тяжелое подвалило, да, по правде сказать, ты сама себя лупцуешь плеткой — чего ты вцепилась за предателя? Наперекор властям. Конечно, знамо — был отцом, мужем тоже… Так дело государственное поважней! Отказаться бы…
Серафима с шумом выдохнула воздух, посмотрела на Тырнова распаленными, ненавидящими глазами.
— Ты мне опять про это. Сейчас возьму со стола вот эту чернильницу, пробью тебе голову, а потом сажайте, стреляйте. Зато я буду знать — детей возьмут в приют, а там они выживут как-нибудь. А со мной нет… Не выживут.
Тырнов побледнел от мысли, что у Серафимы наступило помешательство… Осторожно, незаметно он начал отодвигаться к другому, дальнему концу лавки, прихватив с собой и чернильницу.
— Ты пойми, Сима… — примирительно начал он, косясь на Серафиму. — Я обязательно чем-то помогу. Ты погодь хоть малость. Вот третьего дни немножко снабдили солдаток Кожухареву, Лаптеву, Власкину… Погодь малость… Сразу все нельзя. А меня, кроме тебя, эти фронтовички доконали. Ох, знала бы ты, как с ними трудно говорить. Это не то, что с тобой… Помогу, помогу. Успокойся…
— Ну, а как насчет лошади? Сколько можно с салазками лазить по сугробам?.. Где взять сил после такой жратвы?
Закатив глаза к потолку, Тырнов начал один за другим загибать пальцы. Серафима смотрела на эту процедуру ничего непонимающими глазами. Но вот Тырнов прижал четвертый палец к ладони и посмотрел на Серафиму… Воланова молча, настойчиво ждала ответа.
— Ты пятая будешь… Четверым солдаткам привезем, а тогда уже тебе. Как-нибудь перебейтесь, а уж потом…
— Нож в сердце — к тебе ходить, — опять возмутилась Серафима. — Может быть, без напоминания сделаешь, а?
— Сделаю, сделаю… Не надо, не ходи больше… — поторопился заверить Тырнов Серафиму и облегченно вздохнул, когда та повернулась к двери.
XXXVIII
Встреча с Тырновым снова произошла под вечер следующего дня. Он был не один. Человек, с которым шел председатель по улице, был из приезжих. Серафима обратила внимание на одежду «чужака». На нем была потертая солдатская шинель, На голове шапка, тоже из военного обмундирования. Отличалась лишь обувь — белые сапоги из фетра с головками из плотной красноватой кожи.
Таких сапог Серафиме раньше не доводилось видеть и поэтому, когда она неожиданно наткнулась на Тырнова с незнакомцем, невольно задержала взгляд на такой странной обуви. Потом взглянула в лицо приезжего. Сравнительно молодой, с сурово нависшими над глазами бровями.
«Уж не про Мишку опять приехал выпытывать?» — тревожно подумала Серафима и круто свернула за угол. К дому своему она направилась чуть ли не бегом, словно желая там спрятаться от мыслей, которые давно и основательно уже перетрясли все ее существо. Странным для нее было то, что Тырнов, завидев Серафиму торопливо направился к ней. Еще более удивила приветливая улыбка на его лице. С тех пор, как в деревне стали Серафиму именовать «предательшей», она не помнила, чтобы кто-то поинтересовался ее здоровьем или семейными делами. Причина все та же: боялись да и не хотели оказаться сочувствующими человеку, в котором уже распознали врага народа. И вдруг — на тебе! Тырнов, едва приблизившись к ней, кивает головой и спрашивает о здоровье, о настроении, о детях!
Вначале Серафиме показалось, что делает он это ради издевки, чтобы отомстить за дерзость, за угрозу, высказанную во время разговора в правлении колхоза. Глядя на Тырнова, она ожидала, что вот-вот из этого улыбающегося рта вылетит корявое матерное слово, которое он не решился высказать тогда, рискуя остаться с дырочкой в черепе.
— А все-таки я, кажется, смогу кое-чем помочь тебе, — поразил он Серафиму каким-то странным поддразнивающим намеком.
Произнес он это все с той же незлобивой улыбкой, придирчиво осматривая Серафиму с головы до ног, точно впервые видел ее.