— Очень сладкий, — лукаво взглянула на гостя Серафима, потом становится горький, горький…
— Интересные свойства, интересные… Но, увы, ничего подобного, к огорчению, не имею. Вот он, проверенный напиток — и вначале горький и в конце горький, а потом на душе становится легче и легче… Ну, твое здоровье, Серафимушка.
Серафима, затаив дыхание, сделала два глотка, и через несколько секунд почувствовала, что деревенеет нижняя губа, в глазах все начало перемещаться.
— Вот уже, кажись, три года не брала в рот ни капли… Да и ослабла за это время… Какой из меня питок?
Корней Михайлович с удовольствием посмотрел на Серафиму, пододвинул поближе к ней миску с консервами, потом взял фляжку и снова налил в стаканы понемногу спирта. Серафима отказалась наотрез. И после длительного упрашивания Корней Михайлович безнадежно махнул рукой.
— А! Нечего тому богу молиться, который молитву не принимает.
Гость еще более оживился в разговоре. Одну за другой он начал рассказывать истории из своей жизни, а также из того, что когда-то слышал или читал. Рассказы у него получались интересные, занятные. Серафима с изумлением слушала гостя, восхищалась его грамотностью, культурностью. Выпитое спиртное отодвинуло в сторону заботы, очистило на время душу от мрачного осадка. После пережитых презрений и гонений ей не верилось, что такие уважаемые люди могут вот так просто и незлобиво разговаривать, не называть ее «предательшей».
Чем больше рассказывал Корней Михайлович, тем все больше хотелось его слушать Волановой. Но вот он вдруг умолк и серьезно посмотрел на Серафиму.
— Знаю, Симочка, как тебе сейчас приходится… С продуктами-то как?
Неожиданный поворот беседы смутил Серафиму.
— Да как сказать… Дня три еще кое-как перебьемся, а потом будет полный голод… Ни хлеба, ни картошки, ни мяса… Санька доставал зайцев иногда, а вишь, поземка пошла, следы заметает… Только мается мальчишка.
Корней Михайлович посмотрел на свою собеседницу.
— Пропадете вы здесь, Симочка… — с грустью в голосе произнес гость. — Надо быстрее выручать, а точнее — спасать надо от погибели… Подскажу Тырнову, чтобы он срочно кое в чем вам помог… А в общем-то, Симочка, я тебе посоветовал бы переехать отсюда. Затравят тебя здесь… Знаю я кое-что от Тырнова. Переезжай в район… Ну, а я помогу тебе насчет жилья и насчет работы, и насчет детей.
— Не знаю, не знаю, что делать.
— А может быть, ты зря от развода отказалась… Нужно ведь это, очень нужно.
— Не могу я этого… Он не может сделать такое. Не верю. Кто-кто, а я-то получше знаю Михаила. Не может он этого.
— Ну вот ведь как получается, Серафимушка, у тебя только одни чувства и больше ничего, так сказать, эмоции. А у них все в документах и фактах… Неодинаково получается… Да, ну смотри сама…
Закончилась беседа поздней ночью. Керосин в лампе заканчивался, фитиль начал коптить. Кивнув Корнею Михайловичу на приготовленную в углу на полу постель, Серафима направилась в спальню, сбросила с себя платье и забралась под одеяло. Сон быстро расправился с уставшей от всяких хлопот и переживаний Серафимой. Уснула с мыслями, что ей все-таки удастся вывернуться из петли, которая, как ей казалось, уже начала затягиваться.
Но долго спать не пришлось. Сквозь сон она вдруг почувствовала, что под одеялом к спине холодным полозом пробирается чья-то рука. Серафима испуганно вздрогнула и открыла глаза. На секунду ужас парализовал голос. В нескольких сантиметрах от ее лица зависло лицо Корнея Михайловича. Оно было бледным, странным, холодным.
Серафима обеими руками уперлась ладонями в грудь Корнея Михайловича и попыталась оттолкнуть его.
— Симочка, я замерз там… Я немного побуду около тебя вот и все…
— Ах ты, гад! А я-то разинула рот, думала… Сейчас же убирайся в свою постель… А я-то считала… Сейчас же! А то детей разбужу…
— По душе ты мне пришлась, а больше…
Серафима вспыхнула.
— Чтобы никогда духу твоего тут не было, — задыхаясь, произнесла она, — одевайся и сматывайся к своему Тырнову… Ишь ты, нашли… пропащую…
— Симочка, да что с тобой? Успокойся. Я не трону тебя… Только поговорю, и все… Ну, что ты, как девочка.
— Сейчас же одевайся и уходи из моего дома, — приглушенно, но также угрожающе выпалила Серафима. — Ученый нашелся. Убирайся, не то выброшу всю твою одежду на улицу.
— Ты не сделаешь этого, ты что, спятила што ли?
— Сделаю, если сам-то не уберешься, — решительно заявила Серафима, соскочила с кровати и шагнула к лавке, на которой лежала шинель Корнея Михайловича.