Серафима не сразу проникла в эту, точно постоянно кем-то перемешиваемую людскую массу. Постояла немного в нерешительности. Начала прислушиваться к голосам. Она понимала, что многих сюда пригнали не прихоть и вычура, а отчаянное мыкание в надежде добыть для семьи каких-то припасов, приобрести что-нибудь на ноги или на плечи. Уж немногие теперь имеют возможность купить, а чаще выменять то, что создавалось мужскими руками. И все больше становится таких, которые рады уж иметь хотя бы какие-нибудь обшарпанные паголенки. Обноски, опорки, обрезки, лоскуты тоже приобрели меновую стоимость. Начинал властвовать один принцип — лучше что-нибудь, чем ничего.
Правда, в этой густой толпе кое-где шныряли всегда шустрые, как щучки, с чуть с прищуренными глазами хищников барышники, спекулянты, мешочники. Лихолетье — время бед и смут — для них, как и для тифозных вшей, всегда является питательной средой, благоприятным периодом размножения.
С точностью психолога эти люди могут по глазам человека определить, насколько он голоден, насколько он нуждается в какой-нибудь тряпке или обветшалом ватнике. И промаха не будет. Доверительно, словно по-свойски, кивнет он сытой харей. Покажет из-под полы буханку черствого хлеба и безразлично произнесет: «Сто двадцать рублей. Хошь бери, хошь нет». И повернется с намерением уйти прочь от покупателя.
Но не сделает он и двух шагов, как натруженная, мозолистая рука влепится в его овчинный полушубок. Негнущиеся от мороза пальцы отсчитают двенадцать червонцев человеку, который хорошо знает, как из хлебного припека делать деньгу, как можно строить свое счастье в лихую годину.
— Меняю тыкву на две миски муки. Вкусная, сладкая! — приглашала к своему товару звонкоголосая тетка.
— Кому картофельных лепешек? Подходи! Румяные, пышные, даровые — пять рублей за штуку! Последние, остаточные! — заманивала к себе другая торговка.
— Кусок сала дам за варежки!
— Ай-яй-яй! Держи окаянного! Рыбец слямзил!
Недалеко от толчка ровными рядами расположились торговцы всевозможной утварью. Чего тут только не было: и посудины, и петли, и потресканные деревянные ложки, и невесть для чего потребные набалдажники, загогулины и банки с какими-то снадобьями; и перепачканные золой куски сомовины. Но не все здесь действовали приемами спекулянтов.
Шустрые торговцы для удовлетворения всех налево и направо разбрасывали зычные байки, смачные шутки, разводили ради потехи никчемную антимонию.
Вот горбатый мужичок разложил подле себя коробки с какими-то светлыми кубиками и хватает за полы почти каждого прохожего.
— Берите пасту, берите пасту! Убирает с одежды и мазутные, и масляные пятна. Может убрать грязные пятна и с шерсти, и с диагонали, и с сукна…
Около «химика» остановился мужик в замызганной и засаленной телогрейке и в таких же ватных брюках. Он смотрит на товар вывороченными, захмелевшими глазами и скрипучим голосом произносит:
— А с биографии может эта кислятина вывести пятна, а?
— Может, может! — живо откликнулся горбун. — Берите, берите — рубль кубик! — но тут же спохватился, опомнился и, ощерившись на всю ширь рта, поправился. — Нет, нет, извините! С биографии не берет… Сам весь в пятнах хожу. Самому бы почиститься не мешало.
— Эх ты, клизма! Кому нынче твой товар нужен? Жратвы лучше припер бы, — упрекнул продавца долговязый и поплелся дальше.
А вот и другой, тоже употребивший горячительного, ходит по рядам и подбрасывает для уморы всякую всячину.
— Ты скажи, — одеревенелым языком пристает он к бабке. — А когда покойник умирал — потел он или не потел? Потел, говоришь? Это ведь очень хорошо, это очень хорошо! Это очень пользительно для организма.
Тревожные и возбужденные разговоры о войне слышались всюду.
— Оказывается, Расею пришли захватывать не только немцы! — бойко выкрикнул кому-то, как для глухого, неудавшийся ростом старичок. — Мой сынок, Трошка, писал как-то, что к ним под Воронеж нагнали етальянцев каких-то, чудной народ, говорит. Окромя лапши ничего не ядять. Недород у них ноне, не с чего стало стряпать эту лапшу — вот они приплелись к нам. А еще какие-то голубые штанцы появились. Ей, пра! У них ихняя дивизия называется голубой. А эти одними апельсинами кормятся. Немцы их в супряги взяли. А когда они побежали — все эти апельсины порассыпали…