В моей голове возникали удивительные теории! Я в корни разобрал и пересоздал закон каузальности, закон причины и следствия, но как удержать этот стремительный и ужасный поток мыслей? У меня нет ни бумаги, ни листа, ни ручки, чтобы перенести всё это. Моя душа страдает от этого ещё больше прежнего.
Но так продолжалось слишком долго. Каждый день мой наполнялся всяческими интересными делами в этом царстве Тьмы. Я бы наверняка сошёл с ума, если бы мог сделать это во сне.
Я слышал, как болтают люди вокруг меня. Я прекрасно понимал, что сейчас я лежу в больнице, и надо мною всячески корпят люди. Диагноз мой точно не поставлен, да и нужен ли он?
Ко мне приходили близкие мне люди, друзья, и малознакомые. Всем им нужно было одно: поболтать с трупом. О чём? Право, лучше иногда не знать. Но их слова были искрение. Я сидел на воображаемом стуле, в своём тёмном царстве, и слушал эти исповеди, как слушают исповеди простых людей в церквях. Иногда слова эти трогали меня, и душа моя плакала. Да, это было так! Сила искренности, которая скрыта в словах, способна тронуть даже мертвеца. Эти исповеди как-то помогали мне, я узнавал людей лучше. Тех, которых я даже иногда и не замечал. Они думали, что я, лежащий в коме, не слышу их, и не смогу ответить, но в силу своей памяти я обязательно поговорю об этом позже, если выберусь с этой ямы.
Мир прекрасен, только сейчас я это понимал. В своих скитаниях я смог создать образ своего друга, который всегда ходил со мной. Это образ друга моего детства. Мой воображаемый друг. Если смотреть на него сейчас, то можно заметить сильный переход. Теперь он стройный и красивый юноша, коим никогда не буду я. Он умный и красивый, с гордым подбородком и яркими глазами. Он мой прообраз эллина! Детский плод воображения вырос у меня в голове в такого юношу! Невероятно. Это прелестно. Мы гуляли и обсуждали всё, что можно было вообще обсуждать… и что не можно было обсуждать. Он стал моим лучшим другом! О, нет, он всегда был мои лучшим другом.
Спустя пару дней, летевших очень быстро, я сумел контролировать свой мир, став сродни богу. Теперь это был не просто мрачный мир, с постоянной тьмой. Я сумел создать (не скажу как, ибо процесс этот слишком трудный, и понять его может только человек моего положения) луну. Создать луну! Круглую, яркую, полную луну! Она прекрасно освещала нам наше царство, и друг мой хвалил меня за моё достижение. Потом я смог создать звёзды. Много звёзд. Огромное количество звёзд на небе моего королевства. Север неба я украсил Полярным сиянием, которое вечно переливалось, как краски в палитре художника. Кстати, мой друг был художником, и любил рисовать картины во время наших разговоров за кружкой чая. Картины его напоминали картины Ван Гога, словно один в один срисованные. Он смог перенести на мольберт мой мир!
Я пытался посадить сирень, но не вышло. Без солнца она не росла, а создать солнце было не в моих силах. Признаюсь, я просто не хотел этого делать. В моём мире солнце не нужно. Это царство меланхолии и апатии. Моё царство. Розы тоже не росли. Ничего здесь не росло. Это был не тот мир.
Так проходили мои дни. Для разнообразия я создал деревню. Совсем крохотную, с пяти домов, но каких прелестных! Каждый дом окружал сгнивший деревянный забор, какой мы видим в сёлах повсеместно. Но это сделал я с одной целью. Чтобы в доме можно было переночевать. У нас начались дожди, которые тоже были моим порождением. Всё, что есть в этом мире – плод моего воображения, так что далее я и впредь не буду об этом говорить, чтобы не портить картину происходящего. Сидя в доме, за бутылкой отличного вина, мы по-дружески болтали о своих проблемах и девушках. О, мой молодой друг знал толк в разговорах, в которых присутствуют девушки. О нравы! Я разжёг печь, и дом наш стал чуть теплее. Моё воображение не позволяло прогревать его сильно, т.к. я не люблю жару. В доме стояла относительная и приятная прохлада, а в печи потрескивали дрова. Дождь постукивал по окнам, а мы всё любовались, как вдали, там, где ничего нет, сверкают яркие молнии. В жизни я не видел таких молний, но моё воображение прекрасный художник. Я рисовал ходячий портрет. Это был большой мольберт, на котором сменялись листы один за другим, и художником был только я.