Тот факт, тот великолепный факт, что я смог за время своего расточения управлять мыслью, сделать её материальной, невероятно поразил меня. До сих пор я восторгаюсь этим. Собственно, что нужно было мне для моего маленького и милого счастья? Мой дорогой друг, темнота, разговоры и керосинка. Я улавливал черты его лица от ровного огонька фонаря, и всё больше и больше я узнавал в этом человеке своего друга детства, даже больше – себя. Но, так или иначе, это был не я. Нас многое объединяло, он был словно моей второй частью, но он был не я. Я не создал себе двойника, а только воскресил образ, родившийся в глубоком и тяжёлом детстве.
Это место хранило в себе покой, как какую-то страшную тайну. Это была глубокая, никому неизвестная, кроме двоих, тайна. Вся эта тьма и вечная меланхолия, этот спряжённый воздух, эти дома, созданы мною, эти миры, созданы в этом мире, это всё поражало меня. Это был уголок Истины. Я знал это, я знал, что здесь хранится страшный клад, тронуть который опасно – истина! Но я не хотел узнать истину, не хотел познавать её, до той поры, пока мне не стало интересно. Любопытство перебороло мой странный страх, который жил во мне до этого, и я захотел познать этот напиток, испить из ручья Мудрости, отдать глаз за это, и девять дней и девять ночей висеть на Иггдрасиле, проткнутый своим же копьём, я готов был сделать что угодно, страдать, умирать!.. но познать. ПОЗНАТЬ. Я хотел, я хотел познать её, хотел попробовать истину на вкус, перекатывая её на языке. У этого места есть ответы. Мне нужны ответы.
Мой друг рисовал могилы, кресты, мёртвых, и это, как бы ни ужасало остальных, нравилось мне! Какое изящество, какая грациозность в этих черепах, повешенных, и в этих автопортретах. Он никогда не рисовал что-нибудь яркое. Это было не его. Самое яркое на его картинах – это огонь, вкушающий ноги людей, которые через секунду познают глупости Инквизиции. Этот человек меня поражал и пугал одновременно. Он был источником истины. Я это знал. Он это я, но не совсем. Значит, ответить на свои вопросы могу я, то есть он. Как бы это не звучало глупо и абсурдно, но я попросил его об этом.
И он давно ждал этой просьбы.
Как давно? Никто не знает, как долго мы пробыли здесь, ведь наша жизнь здесь – по сути, просто один день, который несётся быстро, и от которого никогда не устаёшь. Мой дорогой друг пообещал нарисовать истину, перенести её на мольберт.
Он писал своей кровью, перемешивая её с золой. Это было… ужасно? В реальной жизни показалось бы так, но его труды – эти великолепные работы – не были страшными для меня. Он смог нарисовать её… истину.
Подойдя к портрету, я пустил слезу. Горячие капли покатились по моим щекам. Я не понимал почему, но словно мало-помалу истина приходила, входила в меня. О ужас! Какой трепет, какой кошмар! Как я мог остановить это? Процесс был смертельным, я знал, как словно передозировка опасным наркотиком, она сводила меня с ума. Я упал на колени, и обхватил голову, которая болела, наносила пульсирующие удары снова и снова, и каждый раз всё сильнее и больнее… скорее бы эта пытка закончилась! Но она и не думала кончаться, она только началась.
- Я знал, - сказал мой друг, и я посмотрел на него, - я знал, что это причинит боль. Прости, прости меня! Я знал, но не мог не написать это… ты попросил! – по его щекам побежали слёзы.
- Я не… не обижаюсь. Всё правильно. Всё так. Всё… так. Но как остановить это?
Я чувствовал, что держусь на гране срыва. Ещё момент, и я потеряю сознание. А это, верно, смерть. А разве это уже не смерть? Смерть рада всем… её открыты двери.
Мой друг занёс нож, и проткнул полотно. Раздался его крик. Громкий, похожий на тот медный отзвук металла в тихий день. Весь мир мой стал шататься, словно разразился шквал и землетрясение. Словно мой мир это большой колокол, по которому бьют в субботнее утро. Боль покинула меня, но с его груди бежала кровь. Яркая, багровая, как старые вина, бежала она очень быстро. Я обнял его. Крепко, по-мужски. Руки мои были в его крови.
- Я не хотел!.. – успел сказать он. – Я ещё вернусь. Верь, и, помоги мне в этом!
- Я… я обязательно помогу, я знаю как!
Глаза его, полные движения раньше, полные радости и периодической меланхолии, стали неподвижны, и я закрыл их. Он выпустил свой последний воздух, он испустил дух. Но ведь он и сам был духом!..
Ветер этот, поднявшийся из его тела, ударил о мольберт, и он медленно накренился, полетели листки, и он рухнул, как падают старые башни ласточек.
Яркий свет ударил мне в глаза. Я не мог поверить. Не мог! Не хотел…
Я лежал в больнице. Руки мои невероятно ослабли, всё тело моё было слабым. Я не мог ничего сделать. Что чувствует курильщик опиата по пробуждению? Какие муки и страдания? Это почувствовал я, вернувшись в страдальческий свой мир. Я вернулся… но не было счастья, только кровь, капли крови на руках. Но откуда? Вся моя постель была в ярко-красной купели крови…