Но случилось так, что к ним в отдел кадров пришла работать совсем молоденькая двадцатилетняя девочка: худенькая, с северными веснушками на полупрозрачной коже и серыми, вполлица глазами. Длинные пепельные волосы собраны сзади резинкой в простой хвост. Явно не заботится о своей внешности, о впечатлении, которое производит на мужчин. Вроде бы как даже забитая. Во всяком случае, при взгляде на эту тихую девушку Андрею Петровичу захотелось встать рядом с ней и защитить ее.
— Как ваша фамилия? — спросил ее Караваев при первой встрече. Спросил немного резковато — девушка, сидевшая за компьютером, раскладывала пасьянс. Он вошел в кабинет тихо и с полминуты стоял за ее спиной, наблюдая, как своими удивительно длинными пальцами она передвигает по столу мышь и нажимает на кнопки.
Девушка мгновенно сжалась и пролепетала:
— Брусникина Анна…
— Что же вы, Анна, в рабочее время играете?
— У меня сейчас обед…
— Все равно, нельзя использовать компьютерную технику не по назначению, — наставительно сказал Андрей Петрович. И счел необходимым слегка сбавить тон: — А почему вы не в столовой, раз у вас обеденный перерыв?
— Мне не хочется.
— Напрасно. Вон вы какая… худенькая. Вам надо… питаться. Идите-ка в столовую.
И Анна, вздохнув, покорно отправилась обедать.
С тех пор Караваев стал чаще бывать в отделе кадров. Он старался никак не выделять Анну, не показывать свое истинное отношение к ней. Да и сам еще не понимал, какое, собственно, у него к ней отношение.
Но отношение-то было. Караваев стал думать о ней, чем дальше, тем больше, и вскоре мог думать уже только о ней.
Тут, как нарочно, привезли на завод новое итальянское оборудование — фрезерный станок с числовым программным управлением, который способен был обрабатывать металл аж в пяти плоскостях, и что-то там еще умел очень хорошее и современное. Пришлось заводу влезать в большие долги, но технический прогресс того требует. Зато, говорил директор в узком кругу приближенных, теперь выйдем на мировой уровень качества! Дело хорошее, кивали приближенные. А работать-то на нем сможем? Сможем, русский мужик во всем разберется, уверенно бросал директор. У нас ведь такие орлы, что им эта Италия?
Ну и действительно, не в таком еще разбирались.
Через неделю приехали итальянцы, чтобы руководить процессом установки новой машины. В контракте было записано, что без этого фирма ничего не гарантирует. Вот, мол, установим, как положено, а там уж эксплуатируйте.
Не хотелось платить лишних денег, но контракт… Да и итальянцев было всего двое. Сдюжим и эти расходы, зато потом…
Ох ты, а ведь никто из наших не владеет итальянским. Как общаться-то? Опять придется все самим, а деньги зря только потеряем.
Но итальянцы свободно говорили по-английски, ага, это уже лучше, английский мы как-нибудь осилим, хоть со словарем. И все-таки нужен был человек, который мог понимать быструю и экспансивную английскую речь итальянцев.
Кинули клич по заводоуправлению — выяснилось, что оценки в дипломах у всех были хорошие, но отсутствие практики себя показало. Конфуз, однако. Итальянцев отправили ночевать в гостиницу, решив, что утро вечера мудренее. Завтра кого-нибудь найдем по родственникам и знакомым. Не хватало еще на переводчика разоряться.
На следующий день в обед Андрей Петрович заметил, что Анна Брусникина спокойно щебечет с иностранцами в цеху, возле пока мертвой громады станка, и все трое смеются.
— Аня, вы что же, английским владеете?
— Да, Андрей Петрович. У меня мама преподаватель…
— И вы все понимаете, что они говорят? — Начальственный маразм уже успел оставить отпечатки пальцев на мозговых извилинах Караваева, и теперь соображал он туго. Иногда своим было труднее понять его, чем иностранцев.
— Ну конечно! Ничего сложного здесь нет…
— Тогда будете переводчицей. А то не сладить нам с ними.
— Андрей Петрович, а вдруг я что-нибудь напутаю?..
— Не напутаете. Вместе разберемся, — сказал Караваев и по-отечески положил руку на ее плечо.
С того момента, как он к ней прикоснулся, как почувствовал под тканью кофточки тонкую, хрупкую кость ее ключицы, он понял, что обречен. Он пропал, обратного хода нет. С ним начало происходить что-то такое, над чем он был абсолютно не властен. Он словно в космос воспарил, в высокое безвоздушное пространство над землей, и висел там неподвижно в темноте, среди звезд, а в груди его был только расширяющийся шар восторга. И долго его не сдержать. «Пропал, пропал!.. Ну, вот и хорошо…»