«Что нам делать?» — повторила свой вопрос женщина, и Ксавер ответил ей: «Уйдем».
«А он как?» — спросила женщина, и Ксавер ответил: «Человек выдерживает без еды две-три недели. Когда через год мы вернемся сюда, в шкафу найдем скелет, одетый в форму и сапоги», и он снова подошел к бухающему шкафу и ударил по нему дубинкой; смеясь, он смотрел на женщину и мечтал, чтобы она смеялась вместе с ним.
Но женщина не смеялась, а спросила: «Куда же мы пойдем?»
Ксавер сказал ей, куда они пойдут. Но женщина возразила, объяснив, что здесь она дома, а там, куда Ксавер хочет ее увести, у нее не будет ни своего комода, ни птицы в клетке. Ксавер сказал, что дом — это не комод и не птица в клетке, а любимый человек рядом. А потом поведал ей, что у него самого нет дома, вернее, его дом в его шагах, в его ходьбе, в его дорогах. Что его дом там, где открываются неведомые горизонты. Что он может жить, лишь переходя из одного сна в другой, из одного края в другой, а если бы надолго остался в одной обстановке, он умер бы, как умрет ее муж, останься он в шкафу более двух недель.
При этих словах оба вдруг заметили, что шкаф затих. Тишина была такой выразительной, что отрезвила обоих. Она походила на тишину после бури; в клетке запела канарейка, а в окно полился свет закатного солнца. Это было прекрасно, как приглашение в дорогу. Это было прекрасно, как отпущение грехов. Это было прекрасно, как смерть полицейского.
Женщина, впервые коснувшись Ксавера, погладила его по лицу; и Ксавер, тоже впервые, увидел ее не в расплывчатых, а четких очертаниях. Она сказала ему: «Да. Пойдем. Пойдем, куда захочешь. Только подожди минуту, я захвачу кое-какие вещи в дорогу».
Она еще раз погладила его, улыбнулась ему и пошла к двери. Он смотрел на нее глазами, исполненными умиротворения; он видел ее походку, мягкую и плавную, как течение воды, обращенной в тело.
Потом он лег на кровать, испытывая блаженство. Шкаф затих, словно мужчина в нем уснул или повесился. Эта тишина была наполнена пространством, которое вошло сюда в окно вместе с шумом Влтавы и далекими криками города, криками столь далекими, что они походили на голоса леса.
Ксавер чувствовал, что вновь одержим дорогами. И нет ничего прекраснее минуты перед дорогой, минуты, когда завтрашний горизонт придет навестить нас и поведать свои обещания. Ксавер лежал на мятых покрывалах, и все сливалось в восхитительном единстве: мягкая кровать, подобная женщине, женщина, подобная воде, и воображаемая под окнами вода, подобная текучему ложу.
И еще он увидел, как вошла женщина. Она была в голубом платье, голубом, как вода, голубом, как горизонты, в которые он завтра нырнет, голубом, как сон, в который он неудержимо падал.
Да. Ксавер уснул.
5
Ксавер спит не ради того, чтобы набраться сил для бдения. Нет, это монотонное качание маятника сон-бдение, совершаемое триста шестьдесят пять раз в году, ему неведомо.
Сон для него не противостоит жизни; сон для него жизнь, а жизнь — сон. Он переходит из одного сна в другой, словно переходит из одной жизни в другую.
Сейчас тьма, тьма непроглядная, но вдруг с высоты опускаются пучки света… Этот свет ширится люцернами; в кругах, вырезанных из тьмы, видны густо падающие снежинки.
Он вбежал в дверь низкого строения, быстро пересек зал и вышел на перрон, где стоял подготовленный к отходу состав с освещенными окнами; вдоль него двигался старик с фонарем и запирал двери вагонов. Ксавер поспешно вскочил в поезд, когда старик уже поднял фонарь, с другого конца перрона донесся протяжный гудок, и поезд тронулся.
6
Он остановился на площадке вагона и, глубоко дыша, старался перевести дух. Он опять пришел в последнюю минуту, а приход в последнюю минуту ублаготворял его гордыню: все прочие приходили вовремя, согласно заранее продуманному плану, проживая жизнь без всяких неожиданностей, словно переписчики текстов, указанных им учителем. Он представлял их в купе поезда, сидящими на загодя отведенных местах, занятыми плоскими разговорами, беседующими о домике в горах, в котором проведут неделю, о дневном распорядке, который они изучили еще в школе, чтобы жить вслепую, по памяти, без единой промашки.
Но Ксавер пришел экспромтом, в последнюю минуту, поддавшись осенившей его идее и неожиданному решению. Сейчас он стоял на площадке вагона и удивлялся тому, что, собственно, побудило его участвовать в школьном походе с занудливыми однокашниками и плешивыми учителями, в чьих усах ползают вши.