Упорный, настойчивый, обладая необыкновенным физическим здоровьем, сильный и смелый, он очень скоро стал известным русским летчиком.
В одно время с ним выросли еще два необыкновенных летчика, и вскоре никто уже не разделял эти три знаменитых русских имени: Уточкин, Ефимов, Васильев.
Первые мертвые петли, первые фигуры сложного пилотажа, первые перелеты. За перелет Петроград-Москва Васильев был награжден золотым оружием.
Летчики того времени летали на так называемых «гробах» или «этажерках», на смешных, похожих на коробочку «Блерио»; при них совершенствовался аэроплан, превращаясь в мощный и выносливый самолет.
Большинство летчиков давала интеллигенция. Васильев, русский мужик, талантливый самородок, был среди них исключением. Ему приходилось летать при царской ставке, и он видел близко быт дворца. Аристократки забрасывали его живыми цветами.
Васильев сохранил в своей речи чуть заметный окающий тверской говорок.
Ужины в шикарных ресторанах, банкеты, чествования, великосветские обеды научили его безукоризненно владеть ножом и вилкой и прекрасно держаться в обществе, но неуемная сила, грубость и бесшабашность могли обнаружить себя в любую минуту.
Вырос он на Лиговке, в любимом им Питере. Путиловский завод, стачки, тайные маевки, подпольная работа были его стихией. В первых волнах революции вместе с красногвардейцами шел на Смольный. Он видел, слышал и говорил с Лениным. Позднее действенно помогал революции, бомбя белые войска с воздуха. Сам был дважды сбит, горел в воздухе.
С безмерной, широкой русской добротой в этом человеке уживалась способность к тупому, звериному мордобою, пьяному разгулу.
Для меня же в мои восемнадцать лет знаменитый красный военный летчик Васильев был чем-то вроде огромного, удивительного медведя, вызывавшего во мне страх и любопытство. Именно с таким чувством вышла я к нему в переднюю на Поварской в седьмом часу утра 14 февраля 1922 года, где он послушно и терпеливо меня ожидал.
Он встал мне навстречу. Вместо дохи на нем теперь была из такого же меха рыжая пушистая куртка.
Не спросив разрешения, он взял меня под руку, и мы в полном молчании спустились вниз. Я постаралась освободить свою руку.
— Мне так неудобно! — сказала я.
— А сколько вам лет? — ни с того ни с сего задал он вопрос.
— Восемнадцать.
— А мне тридцать восемь, я на двадцать лет старше, поэтому слушайтесь! — И он еще сильнее прижал мой локоть.
Когда распахнулась дверь парадного, я не поверила своим глазам: стройный вороной рысак нервно вздрогнул, пугливо скосив на нас круглый глаз. Обе его передние ноги были туго забинтованы белоснежной перевязью. Он был впряжен в высокие сани, и толстый кучер, обернувшись с облучка, приветливо отстегнул полог саней, опушенный медвежьим мехом.
— Откуда вы в такую рань нашли лихача? — удивилась я.
— У меня три собственных рысака на бегах ходят. Один из трех поочередно у Василия, так что у меня свой лихач, но пользуюсь я им редко. Предпочитаю машину, это я ради вас, чтобы вам детство вспомнилось… На аэродром! — коротко бросил он Василию.
Снег взметнулся, осыпав колючей пылью лицо… Василий правил, как заправский кучер: чуть расставив локти рук и красиво держа вожжи; лошадь замедляла свой бег только перед переходившими мостовую людьми да на перекрестках трамвайных путей, где тонкие полозья высоких санок взвизгивали, попав на рельсы, а затем снова погружались в рыхлый снег мостовых, чтобы заскользить с бешеной быстротой.
Я жаждала увидеть аэродром, но чувство страха поднималось в моей душе, хотя я никогда не была трусихой. Мы едем на аэродром, Васильев сам летчик, неужели он не предложит мне полетать?.. А при моем пороке сердца это могло кончиться очень печально, поэтому я искала благовидный предлог, который мог бы избавить меня от полета уже заранее… Я даже не могла предположить, какую неожиданность мне готовил Васильев.
Все здания города и снег на мостовых окрасились розоватым оттенком, а в оранжевой пелене облаков вставало красноватое зимнее солнце, когда мы, выйдя из саней, шагали по необъятному простору летного поля.
Словно по белой распростертой скатерти бегали вдали черные человечки в шлемах, собираясь группами около небольших самолетов.
Один из них, уже оглашая воздух треском мотора, шел на приземление.
— Узнаю по манере, это Раевский! Бежим! Я познакомлю вас! — бросил на ходу Васильев.