Странно, продолжал рассуждать князь Андрей, отчего же он сам забывает об этом? И ловит себя на мысли, что боится смерти, даже вспоминать о ней не желает. Ему кажется, смерть минует его, она подкарауливает других…
Набросив на плечи бобровую шубу, великий князь покинул караван-сарай. День клонился к вечеру. Осмотрелся князь Андрей. Во дворе редко гридина увидишь. Зимой в караван-сараях безлюдно, гости торговые еще по осени разъехались. Теперь до весны, когда в столицу Орды приплывут по морю Хвалисскому и Волге купеческие суда. Опасными путями от моря Русского и гор Угорских добирались гости из разных земель. Тогда тесно делалось в караван-сараях, оживали шумные базары, а сам Сарай, с пыльными кривыми улицами, с домами и дворцами, мечетями и синагогами, православным храмом, делался многоязыким, говорливым.
И так до самых холодов…
В осенние дожди Сарай тонул в лужах. Вода и грязь по колено. В колдобинах коню под брюхо.
Князь Андрей шел к епископу, сам не ведая зачем. Видно, намеревался получить душевное успокоение. Под ногами похрустывал ледок, припорошенный тонким слоем снега. Князь подумал, что в эту пору снег сугробами завалил Русь и будет лежать до самой весны, пока не начнет греть солнце и не зазвенит капель. Тогда снега начнут оседать, из-под них потекут ручьи, а отсыревший за день снежный наст ночной мороз схватит корочкой.
Великому князю так захотелось домой - хоть волком вой, но он не волен в себе. Пока шел, Новгород вспоминал, как с отцом жил, ловил на Волхове рыбу, зимой делал во льду лунки, ставил крючья на щуку. Ребята тешились кулачными боями конец на конец, но он, князь Андрей, не упомнит, чтобы сам дрался. Заводил мальчишек, а сам смотрел на драку со стороны. Верно, оттого и ныне у него целые зубы и не перешиблена переносица. Ведь в драке в ход шло все: палки и камни, - и всегда дело кончалось кровью… Епископ встретил великого князя радушно:
- Я, грешным делом, думал, что забыл ты меня, княже.
- Как мог я, владыка! Благослови.
Они сели в креслица у стола. Молодой чернец поставил перед ними глиняную чашку с мочеными яблоками, деревянный поднос с горячими лепешками и мисочку с пахнущим медом.
- Мёд-то, сыне, с моей борти. Видал у оконца колоды? В зиму поднял на стойки от мышей - шалят. Да утеплил, чтоб мороз не пощипал божьих тружениц. Вот уж чудно устроены: себя кормят и нам подают. Живут по Священному Писанию.
- Людям бы так.
- Люди, великий князь, те, какие по Божьим заповедям живут, а иные предали их забвению.
Князь Андрей Александрович вздохнул:
- Воистину, владыка, и я в том повинен.
- Поступки свои сам суди, а что Господь скажет на своем суде, никому не ведомо. Человек о конце жизни мыслить должен, помнить о нём.
Князь печально усмехнулся:
- Ты, владыка, будто в душу мою заглянул. О том накануне думал.
Епископ подвинул князю яблоки:
- Отведай, великий князь, они хоть и мелкие, да сочные. Так, сказываешь, о смерти думал? Навестило тебя…
- Приходило такое. А еще о суете мирской.
- Ты дела свои государственные к этим думам примеряй… Слышал, княгиня в монастырь удалилась.
Андрей Александрович кивнул.
- Не печалься, она Господу жизнь свою вручила.
- Я, владыка, смирился.
- Ты, великий князь, еще гордыню свою смири. Как пастырь говорю тебе.
- Во мне ли гордость? Епископ прищурился:
- Я ли не вижу? Соразмеряй поступки свои, великий князь.
Исмаил помолчал и продолжил:
- А беды наши в княжьих сварах. Князья русские, родство презрев, сабли и мечи обнажают. - Добавил с огорчением: - Все, все от старейшин земли русской зависит, а они пакости друг другу творят. - С укором покачал головой: - Позабыли, что и Мономаховичи корнями от Ярослава Владимировича.
- Винишь? Я ль один, сам признаешь.
- Ты, великий князь, им в отцы дан. Отчего съезд не созвать да полюбовно разойтись? Я однажды чай, не забыл? - едва вас утихомирил. Вы уж готовы были мечи в ход пустить. А ханский посол на вас смотрел да посмеивался. Ордынцам ваша брань ровно мед.
Исмаил постучал ногтем по мисочке…
Покинул великий князь епископа, когда тьма над Сараем сгустилась. Из-за Волги дул ветер, гудел заунывно, будто волчья стая. Пока до караван-сарая добрел, ни одного человека не встретил. У самых ворот татарин к нему приблизился, промолвил:
- Великий князь, от царевича я. Завтра к хану тебя поведут, смирись и раболепствуй.
Сказал и удалился, а Андрей Александрович шубу скинул и всю ночь у жаровни просидел, одолеваемый мыслями. Гнетет его все, и потолок каморы словно еще ниже опустился, давит, ровно крышка гроба. Даже войлочный шатер, в котором великий князь будет отдыхать, возвращаясь из Орды, покажется ему хоромами по сравнению с этой затхлой берлогой.