В зимнюю пору торг замирал, и жизнь в столице Золотой Орды делалась размеренной. Караван-сараи были безлюдны, за дувалами и купеческими пристанищами слышались лишь голоса караульных и ярились лютые псы. И только по-прежнему трудился мастеровой люд, согнанный в Сарай, чтобы своим покорным трудом укреплять и приумножать богатство Золотой Орды.
Хан Тохта, кутаясь в стеганый, подбитый мехом халат, медленно переходил из зала в зал. Во дворце не было печей, и зимой он обогревался жаровнями. День и ночь горели древесные угли. За огнем следили рабы, и, если жаровня гасла, их жестоко наказывали.
Ногай мнит, что хан Тохта боится его. Он рассчитывает на своих союзников-половцев, однако им не успеть прийти к нему на помощь, прежде чем над ним свершится суд хана Золотой Орды. Ногаю нет пощады, и Тохте неведома жалость. Ногаю поломают хребет и бросят подыхать в степи. В муках он станет молить о смерти, но она не скоро явится к нему.
Тохте известно все, что творится в стане у Ногая. Все сведения хан Золотой Орды получает от темника Егудая и от начальника стражи Ногая, богатура[22] Зията. Ногай верит Зияту и не догадывается, что богатур Зият служит Тохте. Ногай пригрел змею на груди, и она его ужалит смертельно.
Посыпал мелкий колючий снег, и Тохта удалился во дворец. Здесь тоже было безлюдно, как и в ханском дворе. У двери замер караул - два крепких богатура с копьями и пристегнутыми к поясу саблями. Хан подошел к жаровне, протянул руки над тлеющими углями, тепло поползло в широкие рукава халата.
Тенью проскользнул евнух, напомнив Тохте о женах, живших на второй половине дворца. Хан подумал о них и забыл. Жены не нужны ему, он презирал женщин. Даже свою мать, когда она начала вмешиваться в государственные дела, Тохта велел увезти в далекое кочевье, где-то там ее вежа, но хан ни разу не наведался к ней.
Иногда у Тохты появлялось желание удалить из дворца своих жен, надоедавших своим пустым чириканьем. Когда они развеселятся не в меру, Тохта велит евнуху унять их, и тот, с позволения хана, поучает ханских жен толстой плетью. Крик и визг Тохта слушает с удовлетворением.
Согревшись у жаровни, хан перешел в зал, устланный коврами, с подушками, набитыми верблюжьей шерстью. Это любимый зал Тохты. Здесь он, восседая на подушках, проводит советы, выслушивает нойонов, принимает послов. Здесь становятся перед ним на колени русские князья, и он, хан, волен в их жизни и смерти. В такие часы Тохта видит себя таким же могучим, как Бату-хан или Берке-хан. А может, подобным далекому предку Чингису?
Тохта хлопнул в ладоши, вбежавшему слуге велел позвать темника Егудая.
Человек разумный не живет без душевной боли. Сопричастный природе, окружающему миру, он принимает близко к сердцу горе и страдания людские. Только тварь бездуховная лишена сомнений и терзаний, в ней живут лишь осторожность и ярость, если что-то угрожает жизни ее или ее детенышам.
Сарайский епископ Исмаил благодарен Всевышнему, что сделал его пастырем. Сколько помнит себя Исмаил, он служил людям. И тогда, когда был послушником у епископа Феогноста, и тогда, когда посвятили его в священники, и теперь, став епископом, он продолжал заботиться о своей пастве. Он благоговейно относился к своему имени, данному ему в честь святого Исмаила, персиянина Халкидонского. Утешая страждущих, епископ призывал их к терпению.
В раздумьях он искал оправдания князьям, но не находил. Он видел, как они, являясь в Сарай на поклон к хану, добивались погибели друг друга, Стараясь завладеть чьим-то княжеством. А на съезде хватались за мечи, и Исмаилу едва удавалось унять их. Князья рвали русскую землю, каждый тянул к своему уделу, и никого не заботила Русь. А враги разоряли ее - Орда и шведы, Литва и немцы… Рыцари в чело норовят ударить, шведы - в оплечье, а Орда - в под-брюшину, да так, что дух перехватывает.
Им бы, князьям, объединиться, тогда бы испытали враги силу народа, неповадно было бы искать удачи на Руси, не мыкали бы горе угнанные в полон, не орошали кровью и слезами скорбный путь в неволю…
[22]